Но мы по-прежнему слышали ее, заведенную и стенавшую, до самой ее квартиры в глубине двора.
Мы с Лидией вернулись в обеденный уголок и сели. Она взялась за инструмент. Ее глаза заглянули в мои.

3

Однажды утром, несколько дней спустя, я вошел к Лидии во двор, когда сама она появилась из переулка. Она сидела у своей подруги Тины, жившей в многоквартирном доме на углу. Выглядела она в то утро электрически, почти как в первый раз, когда пришла ко мне с апельсином.
– Уууу, – сказала она, – у тебя новая рубашка!
Так оно и было. Я купил себе рубашку, потому что думал о ней, о том, как увижу ее. Я знал, что она это знает и посмеивается надо мною, но не возражал.
Лидия отперла дверь, и мы зашли внутрь. Глина сидела в центре стола в обеденном уголке под влажной тряпкой. Она стянула ткань.
– Что скажешь?
Лидия меня не пощадила. И шрамы были, и нос алкаша, и обезьянья пасть, и сощуренные до щелочек глаза – и тупая довольная ухмылка тоже была на месте, ухмылка счастливца, смешного, ощутившего свою удачу и еще не понявшего, за что. Ей 30, мне – за 50. Наплевать.
– Да, – сказал я, – здорово ты меня. Мне нравится. Но похоже, ты ее почти закончила. Мне будет тоскливо, когда ты все сделаешь. У нас с тобой было несколько великолепных дней и утр.
– Это помешало твоей работе?
– Нет, я пишу, только когда стемнеет. Днем никогда не могу писать.
Лидия взяла свой отделочный инструмент и посмотрела на меня:
– Не волнуйся. Мне еще много. Я хочу, чтобы на этот раз все получилось, как надо.
В первом перерыве она достала из холодильника пинту виски.
– А-а, – сказал я.
– Сколько? – спросила она, показывая на высокий стакан для воды.
– Напополам.
Она смешала, и я сразу же выпил.
– Я слыхала о тебе, – сказала она.
– Что, например?
– Как ты скидываешь мужиков со своего парадного крыльца. И бьешь своих женщин.
– Бью своих женщин?
– Да, мне кто-то говорил.
Я схватил Лидию, и мы провалились в самый долгий поцелуй за всё это время. Я прижал ее к краю раковины и начал тереться об нее членом.
Она оттолкнула меня, но я снова поймал ее на середине кухни.
Рука Лидии схватила мою и втолкнула ее за пояс джинсов в трусики. Кончиком пальца я нащупал маковку ее пизды. Она была влажной. Продолжая целовать ее, я пробирался пальцем поглубже. Потом вытащил руку, оторвался от нее, дотянулся до пинты и налил еще. Снова сел за кухонный столик, а Лидия обогнула его с другой стороны, тоже села и посмотрела на меня. Затем опять начала работать с глиной. Я медленно тянул виски.
– Слушай, – сказал я. – Я знаю, в чем твоя трагедия.
– Что?
– Я знаю, в чем твоя трагедия.
– Что ты имеешь в виду?
– Ладно, – ответил я. – Забудь.
– Я хочу знать.
– Я не хочу оскорблять твои чувства.
– Но я хочу знать, о чем это ты, к чертовой матери.
– Ладно, если нальешь еще, скажу.
– Хорошо. – Лидия взяла пустой стакан и налила половину виски и половину воды. Я снова все выпил.
– Ну? – спросила она.
– Черт, да ты сама знаешь.
– Что знаю?
– У тебя большая пизда.
– Что?
– Это не редкость. У тебя двое детей.
Лидия сидела, молча ковыряя глину. Затем отложила инструмент.
Отошла в угол кухни рядом с черным ходом. Я смотрел, как она наклоняется и стаскивает сапоги. Потом стянула джинсы и трусики. Пизда ее была там, смотрела прямо на меня.
– Ладно, подонок, – сказала она. – Сейчас я тебе покажу, что ты ошибся.
Я снял ботинки, штаны и трусы, встал на колени на линолеум, а потом опустился на нее, вытянувшись. Начал целовать. Отвердел я быстро и почувствовал, как проникаю внутрь.
Я начал толчки… один, два, три…
В переднюю дверь постучали. Детский стук – крохотные кулачки, яростные, настойчивые. Лидия быстро спихнула меня.
– Это Лиза! Она не ходила сегодня в школу! Она была у…
– Лидия вскочила и принялась натягивать одежду. – Одевайся! – приказала она мне.
Я оделся, как мог, быстро. Лидия подошла к двери – там стояла ее пятилетняя дочь:
– МАМА! МАМА! Я порезала пальчик!
Я забрел в переднюю комнату. Лидия посадила Лизу себе на колени.
– Уууу, дай Мамочке посмотреть. Уууу, дай Мамочке поцеловать тебе пальчик. Мамочка сейчас его вылечит!
– МАМА, больно!
Я взглянул на порез. Тот был почти невидим.
– Слушай, – сказал я, наконец, Лидии, – увидимся завтра.
– Мне жаль, – ответила она.
– Я знаю.
Лиза подняла на меня глаза, слезы всё капали и капали.
– Лиза не даст никому Мамочку в обиду, – сказала Лидия.
Я открыл дверь, закрыл дверь и пошел к своему «меркурию-комете» 1962 года.


4

В то время я редактировал небольшой журнальчик, «Слабительный Подход». У меня имелось два соредактора, и мы считали, что печатаем лучших поэтов своего времени. А также кое-кого из иных.
Одним из редакторов был недоразвитый студент-недоучка Кеннет Маллох 6-с-лишним футов росту (черный), которого содержала частично его мать, а частично – сестра.
Другим был Сэмми Левинсон (еврей), 27 лет, живший с родителями, которые его и кормили.
Листы уже отпечатали. Теперь предстояло сброшюровать их и скрепить с обложками.
– Ты вот что сделаешь, – сказал Сэмми. – Ты устроишь брошюровочную пьянку. Будешь подавать напитки и немного трёпа, а они пускай работают.
– Ненавижу пьянки, – сказал я.
– Приглашать буду я, – сказал Сэмми.
– Хорошо, – согласился я и пригласил Лидию.
В вечер пьянки Сэмми приехал с уже сброшюрованным журналом. Он был парнем нервного склада, у него подергивалась голова, и он не мог дождаться, чтоб увидеть собственные стихи напечатанными. Он сброшюровал «Слабительный Подход» сам, а потом присобачил обложки. Кеннета Маллоха нигде не нашли: вероятно, он либо сидел в тюрьме, либо его уже комиссовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14