У Мамы блестели глаза, словно она вот-вот заплачет. «Не знаю, что будет с этим ребенком», — пробормотала она. Положив маленькую вилку на тарелку сына, она сказала:
— Ну давай ешь сам.
Кико взял вилку в левую руку.
— Другой рукой, — бдительно поправила Мама.
Папа улыбнулся.
— Ты душишь его индивидуальность, — заметил он.
Мама нервничала:
— Да неужели? Почему бы тебе его не покормить, а?
— Знаешь, что говорил о левшах мой бедный отец? — спросил Папа.
— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Мама.
Папа, словно не слыша ее, продолжал:
— Мой бедный отец говорил: левша потому левша, что сердце у него больше, чем у остальных, но люди поправляют его, ибо им завидно, что кто-то сердечнее их.
— Очень интересно, — сказала Мама.
— А священник говорит, — сказал Хуан, — что писать левой рукой — грех.
Кико округлил глаза:
— И тогда черти унесут меня в ад вместе с ведьмой и котом доньи Паулины?
Папа изящно чистил апельсин при помощи ножа и вилки, не дотрагиваясь до него пальцами. Маркос сказал:
— Так Маврик в аду или в помойке?
Кико задумался, потом ответил:
— Лорен кинула его в помойку, но Хуан видел, как из ада вылетел черт и схватил его, правда, Хуан?
В столовую вошла Доми с девочкой на руках. Она подняла Крис повыше: — Попрощайся с папой и мамой, золотце. Скажи им «до свидания».
Крис неловко пошевелила пальчиками правой руки. Кико сказал:
— Она делает рукой, как Вито, правда, мама?
Мама ткнула его головой в тарелку:
— Ешь и молчи. Боже, что за ребенок!
Вито беззлобно смеялась. Она сказала вполголоса:
— Ну и парнишка, все как есть замечает!
Теперь, когда она торопливо и смущенно меняла тарелки, руки ее кривились еще больше. Доми вынесла девочку из столовой, и Мама, чуть повысив голос, проговорила ей вслед:
— Доми, когда будете ее класть, не вынимайте подгузничка. Девочку немного слабит.
Внезапно Папа поднял голову и в упор поглядел на Пабло, словно пытаясь прочесть его мысли,
— В воскресенье вам прикалывают значки, — сказал он. — Не забудь: на стадионе, в одиннадцать. Это будет великолепная церемония.
Пабло густо покраснел и пожал плечами. Папа добавил:
— Кажется, тебе это не по душе?
Пабло снова пожал плечами, теперь уже покорно. В разговор вмешалась Мама:
— А тебе не пришло в голову спросить, хочет ли он? Совпадают ли его взгляды с твоими? Пабло уже исполнилось шестнадцать лет.
На лице Пабло выражалось смятение. Папа смотрел на него все с большим раздражением.
— Взгляды? — переспросил он. — Полагаю, что его взгляды не отличаются от моих. А кроме того, это вопрос не столько взглядов, сколько интересов.
Он не спускал глаз со своего первенца, но Пабло не разжимал губ. Заговорил Маркос, и совсем некстати:
— Папа, расскажи нам о войне.
— Видишь? — сказал Папа. — Эти думают по-другому. А что бы тебе хотелось услышать о войне? Мы боролись за святое дело. — Он пристально и многозначительно взглянул на Маму. — Или нет?
— Тебе лучше знать, — ответила Мама. — Чаще всего эти вещи видишь такими, какими бы тебе хотелось их видеть.
— Война, — сказал Кико и отвернул крышечку у тюбика. — Это пушка. Бу-у-м!
Глаза Хуана округлились.
— А ты был на стороне хороших? — уточнил он.
— Ну конечно. Разве я плохой?
Хуан улыбнулся и облизал губы. Потом сказал:
— Я тоже хочу идти на войну.
— Ты не умеешь, — сказал Кико.
Папа усмехнулся.
— Это очень просто. На войне у тебя только две заботы: как бы убить и как бы тебя не убили.
— Очень поучительно, — сказала Мама и обратилась к Виторе: — Выжмите для мальчика сок из двух апельсинов.
Сделав скучающее лицо, Папа продолжал:
— Вот мир — это тоска: телефоны, биржа, препирательства с рабочими, визитеры, ответственность руководителя… — Его блуждающий взгляд вдруг снова сосредоточился, упав на Пабло. — А ты что думаешь обо всем этом? — сурово спросил он.
Пабло опять залился краской и пожал плечами. Он еще ниже склонил голову над тарелкой с десертом.
Папа вспыхнул:
— Да ты что, язык проглотил? Не можешь сказать да или нет, «это мне нравится» или «это мне не нравится»?
Хуан не мог уследить за сменой папиных настроений. Его мысли бежали в одном направлении. Он нетерпеливо спросил:
— Папа, а ты убил много плохих?
Папа спросил у Мамы, кивнув на Пабло:
— Конечно, без тебя тут не обошлось, да?
— Ну скажи, папа, — настаивал Хуан.
— Много, — ответил Папа, не глядя на него.
— Ты прекрасно знаешь, что я в это не вмешиваюсь, — возразила Мама. — Но мне думается: а вдруг Пабло считает, что гораздо благороднее положить уже конец состоянию войны?
— Больше ста? — спрашивал Хуан.
— Больше, — сказал Папа, продолжая смотреть на Маму. — Может быть, это ты так считаешь?
— Может быть, — сказала Мама.
Кико засмеялся и тоже сказал: «Может быть», глядя на Хуана, и еще раз повторил: «Может быть», и опять засмеялся, но тарелка, которую Папа швырнул поверх его головы, уже летела к дверям и, упав на пол, с грохотом раскололась на мелкие части. В этот грохот влился зычный папин голос.
— А, дьявол, поговори с этой бабой! — орал он. — Такого бы не было и в помине, если бы мы не цацкались с твоим папочкой, а вовремя заткнули бы ему рот.
3 часа пополудни
Мама села в кресло против Папы. Их разделял низенький столик с номером «Пари-матч» и зеленой пепельницей из Мурано, в толстом стекле которой стыл зимний пейзаж. Витора сметала в совок осколки разбитой тарелки, и в шорохе щетины, скользившей по натертому полу, было что-то успокаивающее. Один за другим входили в гостиную Мерче, Пабло и Маркос, в пальто, с портфелями в руке. Все они сперва целовали Маму — «До свидания, дети», потом Папу — «Всего вам хорошего», а Пабло, перед тем как выйти из комнаты, вытянулся и глухо сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33