Сама она родила десятерых детей, но каждое разрешение от бремени она воспринимала так, словно это происходило впервые. В то же время она понимала Сиприано, ибо круг интересов мужчины намного превосходит круг семейный, и мужской эгоизм – чувство более сильное, нежели эгоизм женский. Со своей стороны, Доктор проявлял к нему все большее доверие, сознавая, что сам по натуре слаб и малодушен, – сотрудничество Сиприано становилось для него необходимым. Он уже завершил составление своей картотеки, однако небольшая кастильская община требовала постоянного внимания. Со всех сторон возникали мелкие проблемы. Например, Ана Энрикес уверяла, что Кристобаль де Падилья во всем ей подчиняется, что он больше не будет вольничать. Между тем жизнь показывала иное. Антония де Мелья, жена Педро Сотело, сообщила Доктору, что Кристобаль посетил ее, чтобы прочитать ей очень опасное письмо, как он говорил, от магистра Авилы, и настоял на том, чтобы оставить это письмо у нее, чтобы она его изучала. Через несколько дней Падилья появился вновь с другим письмом, по-видимому, также от магистра Авилы, и на сей раз читал его жене Робледо. Там говорилось о благодеянии Господа, и, закончив чтение, он посоветовал ей сказать своему мужу, чтобы тот прекратил исполнять назначенное ему покаяние, ибо Господь наш искупил все наши грехи. В другой раз Падилья созвал в дом Сотело женщин и предложил им почитать книжечку, в которой трактовались религиозные вопросы в духе Учения об оправдании верой. Когда одна из женщин стала возмущаться, он признался, что книжечку эту написал фрай Доминго де Рохас, хотя другим людям говорил, будто сам является ее автором. Сиприано пришлось дважды съездить в Самору, чтобы убедить Педро Сотело не предоставлять Падилье места для собраний, – ведь этот человек, как сказал все больше одержимый страхом Доктор, сеет раздоры, где бы ни появился. На некоторое время Доктор успокоился, но каждый день приходили новые дурные вести, и однажды он сообщил Сиприано, что у ювелира Хуана Гарсиа возникли семейные трудности и надо возможно скорее с ним побеседовать. Сиприано посетил каморку, где ювелир работал, и тот, не поднимая глаза от браслета, который чинил, поспешил сказать, что завтра, в семь часов вечера, сам зайдет к Сиприано, так как в мастерской беседовать небезопасно. Явившись к Сиприано домой, Хуан Гарсиа стал слезно жаловаться, что, хотя он принадлежит к самым старым и самым убежденным адептам нового учения, его жена Паула Руперес фанатичная католичка, и она, заподозрив что-то дурное в его ночных исчезновениях, выследила однажды ночью, как он шел по темным улицам на собрание. К счастью, он вовремя ее заметил и спрятался в подъезде какой-то лавки, откуда наблюдал, как жена прошла мимо. Тогда из преследуемого он превратился в преследователя, и целый час они кружили по старым улочкам квартала Сан-Пабло – он следовал за ней, она блуждала наобум. На другой день Паула спросила, где это он шатался в такие поздние часы ночи, и он солгал, будто у него случился один из частых приступов скотомы Скотома – слепое пятно, появляющееся в поле зрения глаза.

, и он вышел пройтись, чтобы проветрить голову. Постепенно Хуан Гарсиа успокоился, но он предполагает, что жена сообщила о своих подозрениях духовнику, и у него есть достаточно оснований опасаться, что, если духовник получит хотя малейший повод для доноса, он немедленно выдаст их Инквизиции.
Сиприано попытался успокоить ювелира, посоветовал временно не посещать собраний и предложил, чтобы каждый месяц, на другой день после такового, тот приходил к нему домой, и он ему будет давать отчет о том, что там говорили, чтобы Хуан Гарсиа не был отрезан от группы. А пока для пущей надежности пусть сопровождает жену в ее благочестивых занятиях и делает там то, что будет делать она. Ювелир снова заплакал, ему претило впасть в грех «никодимства» «Никодимство» – от имени Никодима, фарисея, члена Синедриона и тайного ученика Христа.

, притворяться, будто верит в то, во что на самом деле не верит, но Сиприано Сальседо сказал ему, что все в большей или меньшей степени так поступают, и что сам он в праздничные дни ходит к мессе, ибо во времена гонений лучшая защита – притворство и даже лицемерие.
За неделю до Рождества внезапно скончалась донья Леонор. Утром она ощутила необычное трепетание сердца и, отобедав, скончалась в кресле-качалке так тихо, что никто не заметил. Доктор застал ее еще теплой, и кресло слегка еще покачивалось. Ее кончина стала кульминацией этого annus horibilis Ужасный год (лат.).

, как выразился доктор Касалья. Пришлось готовиться к пышным похоронам, как того требовала слава Доктора и то обстоятельство, что у покойной было трое сыновей духовного звания. Погребение состоялось в часовне семейства Руэнсалданья, в монастыре Сан Бенито. Десять юных девушек с синими лентами сопровождали гроб, и хор недавно учрежденного в городе Сиротского дома пел положенные молитвы. Сиприано Сальседо, глядя на этих мальчиков, видел прежних подкидышей, товарищей своего детства, и он искренне и с благоговением отвечал на обращение к хору: «ora pro nobis, ora pro nobis, ora pro nobis», повторял он про себя, а при звуках завершающего песнопения «Dies irae» простерся ниц на каменных плитах храма и с глубоким волнением повторял слова текста: «Solvet saeclum in favilla: testet David cum Sibylla».
На похороны доньи Леонор явилась толпа горожан. Громкое имя Доктора, тот факт, что заупокойную службу правили три сына покойной, взбудоражили религиозные чувства народа. Обширное помещение храма не могло вместить всех желающих, многие остались за дверью, и стояли на церковной паперти в благоговейном молчании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132