Остерман тоже знал, что писал, составляя сию бумагу первой важности! Император незаметно подрастет… И тогда все враги ваши будут у вас под каблучком! Вы же сами понимаете, принцесса!
– Нет! Никогда! Не дождаться нам того никогда!.. Мы здесь узники. Не смеем видеться ни с кем, не решаемся послать никуда никого из наших покоев, чтобы не взбудоражить целую свору шпионов, следящих за каждым нашим шагом, за малейшим движением… Последний нищий в государстве свободнее и безопаснее, чем я, чем мой супруг. Не кивайте головою, вы сами знаете: это так! Но все же и у нас остались друзья. Бог не совсем покинул нас. И странные вести стали доходить в эту нашу раззолоченную тюрьму. Видит Бог, я не могу молчать… Я слабая женщина, я мать! И я вам открою… Можете передать самому Бирону мои слова, можете делать что хотите.
– Принцесса, неужели вы допускаете! – с неподдельным негодованием вырвалось у него. – Как мне больно… Миних – солдат, не царедворец! Миних никогда еще не был предателем и не будет. С женщинами он не воевал, да еще при помощи подлых средств! Вы смело можете открыться мне! Честь и Бог – порукой в том, принцесса.
– Да, что-то говорит мне, что это правда. Я тут узнала… Ходят слухи – этот презренный… бывший… фаворит готовит нам новые испытания, новые муки. Он втерся в доверие к тетушке-цесаревне, низкий пройдоха, лизоблюд… Ее партия довольно сильна, особенно в народе, не только при дворе. За нее почти вся гвардия, столь ненавидящая регента. Но когда этот грязный обольститель станет супругом Елизаветы, как он о том мечтает… Тогда войска поневоле с ним помирятся. И она взойдет на трон. Он сам возведет ее… по нашим телам… по голове нашего сына, увенчанной российскою короной… Я вижу это. Он не постесняется ничем. И нам нет спасенья! А по столице ходят слухи, им же пущенные, как я и муж мой браним всех русских. Как принц Антон всех министров и членов синода сбирался кинуть в Неву, подготовляя военный переворот… Как?! Боже, всего не передать! И мы бессильны. Мы здесь в тюрьме, откуда ни один звук не достигает до народа!
– Если вы уж все знаете… – развел руками Миних. – Оспаривать не буду. Но я не думаю, чтобы все эти происки ему удались. Царевна хитра, несмотря на свой беззаботный, простой вид. Гвардию он тоже не обманет. И, наконец, есть же Бог на небе!..
– Есть! Я верю! – в каком-то порыве вдруг подхватила Анна. – И только вашими руками, граф, Он может спасти нас. Если вы пожелаете… Молю вас… на коленях готова заклинать!.. Спасите… Вы можете влиять на изверга. Скажите ему, чтобы отпустил нас в Брауншвейг… С моим сыном… Мы отречемся от всего: от прав сына, от русских субсидий, от всякой власти! Только б свою жизнь сберечь, сберечь нашего мальчика. Иначе он кончит свои дни в заточении, в нужде… если не под ножом убийцы! Все знают нравы этой страны, когда совершается дворцовый переворот. Молю вас: защитите сына. Бирон вам так много обязан. Вы помогали его возвышению. Ваш голос поддержал его в решительную минуту, когда он еще не был правителем и мог им не стать. Он должен вас послушать!..
И она умолкла, глядя с мольбою на него в ожидании ответа.
– Чувствую, принцесса, невольный, но тяжкий укор в этих словах! – заговорил Миних, поникая своей красивой головой. – Позвольте ж мне не оправдаться, нет! Я лишь объясню, чего вы, должно быть, не знали. Если бы этому… проходимцу, всесильному при жизни покойной императрицы, если бы стали перечить ему в его планах. Если бы не согласиться на передачу власти ему на все время регентства, никогда не допустил бы Бирон, чтобы государыня составила свой тестамент в пользу малютки Иоанна. Герцог осязал возможность долгих семнадцати лет царствования в России именем младенца-императора. И сделал так. Помешай мы ему тогда, в миг смерти вашей тетушки, стать регентом – злодей не задумался бы устроить кровопролитие. И потому даже я… охотно с виду дал свое согласие на то, чего изменить не мог. Но теперь?! Если уж вы были столь откровенны, я тоже не потаюсь! Час пробил. Он всем ненавистен. Войско, народ, министры, сенаторы, синод, кроме двух-трех продажных креатур, – все ждут, как бы избавиться от этого проклятия, от позора, гнетущего нас ряд долгих лет. И… видит Бог!..
Он выпрямился во весь рост, как бы давая священную клятву:
– Бог слышит: я берусь!.. Я сделаю… Я исполню это!
– Вы, граф? Вы?! Верить ли ушам?
– Верьте моей чести. Верьте клятве старика Миниха перед Господом, Властителем миров!
В порыве радости Анна тоже поднялась, крепко поцеловала Миниха, и оба они, снова опустившись на свои места, стали беседовать доверчиво, задушевно, как близкие друзья.
– Дело готово! – негромко объяснял Миних. – Я ненавижу его не менее, чем вы. Он и со мною поступил бессовестно, неблагодарно, как всегда и вечно поступал со всеми. Мне думалось: он человек. Нет, это зверь. А тогда и поступать будем с ним по достоинству. Время не терпит. Теперь же захватим его с целым гнездом! И тогда…
– О, тогда! – с выражением безграничной ненависти прошептала Анна, даже оскаливая свои острые зубы, словно готовясь их впустить в тело врага. Но сейчас же вечная сдержанность и осторожность взяли верх над стихийным порывом, и она заговорила, подымая глаза к небу: – Ну… Как судьба нам укажет… Только бы достичь успеха, не испортить бы замысла какой-нибудь неосторожностью, ошибкой, хотя и невольной, конечно… Подумайте хорошенько, не слишком торопитесь. Если нам дело не удастся – и вы, и мы тогда погибли. Он поймет, что удар исходил от нас. И он не даст пощады… как и сам не получит ее. Вся наша семья погибнет. Он мстителен и опасен.
– Бирон? Мне опасен?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78