Я
догадался, что это Иван Васильевич или Аристарх Платонович, но кто
именно из двух, не знал.
Резко повернувшись на винте табурета, ко мне обратился
небольшого роста человек с французской черной бородкой, с
усами-стрелами, торчащими к глазам.
- Максудов, - сказал я.
- Извините, - отозвался новый знакомый высоким тенорком и
показал, что сейчас, мол, только дочитаю бумагу
и...
...он дочитал бумагу, сбросил пенсне на черном шнурке, протер
утомленные глаза и, окончательно повернувшись спиной к бюро,
уставился на меня, ничего не говоря. Он прямо и откровенно смотрел
мне в глаза, внимательно изучая меня, как изучают новый, только что
приобретенный механизм. Он не скрывал, что изучает меня, он даже
прищурился. Я отвел глаза - не помогло, я стал ерзать на диване...
Наконец я подумал: "Эге-ге..." - и сам, правда сделав над собою очень
большое усилие, уставился в ответ в глаза человеку. При этом смутное
неудовольствие почувствовал почему-то по адресу
Княжевича.
Что за
странность, - думал я, - или он слепой, этот Княжевич... мухи...
мухи... не знаю... не знаю... Стальные, глубоко посаженные маленькие
глаза... в них железная воля, дьявольская смелость, непреклонная
решимость... французская бородка... почему он мухи не обидит?.. Он
жутко похож на предводителя мушкетеров у Дюма... Как его звали...
Забыл, черт возьми!"
Дальнейшее молчание стало нестерпимым, и прервал его Гавриил
Степанович. Он игриво почему-то улыбнулся и вдруг пожал мне
коленку.
- Ну, что ж, договорчик, стало быть, надо
подписать? - заговорил он.
Вольт на табурете, обратный вольт, и в руках у Гавриила
Степановича оказался договор.
- Только уж не знаю, как его подписывать, не согласовав с
Иваном Васильевичем? - И тут Гавриил Степанович бросил невольный
краткий взгляд на портрет.
"Ага! Ну, слава богу... теперь знаю, - подумал я, - это Иван
Васильевич".
- Не было б беды? - продолжал Гавриил Степанович. - Ну, уж для
вас разве! - Он улыбнулся дружелюбно.
Тут без стука открылась дверь, откинулась портьера, и вошла
дама с властным лицом южного типа, глянула на меня. Я поклонился ей,
сказал: "Максудов"...
Дама пожала мне крепко, по-мужски, руку,
ответила:
- Августа Менажраки, - села на табурет, вынула из кармашка
зеленого джемпера золотой мундштук, закурила и тихо застучала на
машинке.
Я прочитал договор, откровенно говорю, что ничего не понял и
понять не старался.
Мне хотелось сказать: "Играйте мою пьесу, мне же ничего не
нужно, кроме того, чтобы мне было предоставлено право приходить сюда
ежедневно, в течение двух часов лежать на этом диване, вдыхать
медовый запах табака, слушать звон часов и
мечтать!"
По счастью, я этого не произнес.
Запомнилось, что часто в договоре попадались слова "буде" и
"поелику" и что каждый пункт начинался словами: "Автор не имеет
права".
Автор не имел права передавать свою пьесу в другой театр
Москвы.
Автор не имел права передавать свою пьесу в какой-либо театр
города Ленинграда.
Автор не имел права передавать свою пьесу ни в какой город
РСФСР.
Автор не имел права передавать свою пьесу ни в какой город УССР.
Автор не имел права печатать свою
пьесу.
Автор не имел права чего-то требовать от театра, а чего - я
забыл (пункт 21-й).
Автор не имел права протестовать против чего-то, и
чего - тоже не помню.
Один, впрочем, пункт нарушал единообразие этого
документа - это был пункт 57-й. Он начинался словами: "Автор
обязуется". Согласно этому пункту, автор обязывался "безоговорочно и
незамедлительно производить в своей пьесе поправки, изменения,
добавления или сокращения, буде дирекция, или какие-либо комиссии,
или учреждения, или организации, или корпорации, или отдельные лица,
облеченные надлежащими на то полномочиями, потребуют таковых, - не
требуя за сие никакого вознаграждения, кроме того, каковое указано в
пункте 15-м".
Обратив свое внимание на этот пункт, я увидел, что в нем
после слов "вознаграждение" следовало пустое
место.
Это место я вопросительно подчеркнул
ногтем.
- А какое вознаграждение вы считали бы для себя
приемлемым? - спросил Гавриил Степанович, не сводя с меня
глаз.
- Антон Антонович Княжевич, - сказал я, - сказал, что мне дадут
две тысячи рублей...
Мой собеседник уважительно наклонил
голову.
- Так, - молвил он, помолчал и добавил: - Эх, деньги, деньги!
Сколько зла из-за них в мире! Все мы только и думаем о деньгах, а вот
о душе подумал ли кто?
Я до того во время моей трудной жизни отвык от таких
сентенций, что, признаться, растерялся... подумал: "А кто знает,
может, Княжевич и прав... Просто я зачерствел и стал подозрителен..."
Чтобы соблюсти приличие, я испустил вздох, а собеседник ответил мне,
в свою очередь, вздохом, потом вдруг игриво подмигнул мне, что
совершенно не вязалось со вздохом, и шепнул
интимно:
- Четыреста рубликов? А? Только для вас? А?
Должен признаться, что я огорчился. Дело в том, что у меня
как раз не было ни копейки денег и я очень рассчитывал на эти две
тысячи.
- А может быть, можно тысячу восемьсот? - спросил я, - Княжевич
говорил...
- Популярности ищет, - горько отозвался Гавриил Степанович.
Тут в дверь стукнули, и человек в зеленых петлицах
внес поднос, покрытый белой салфеткой. На подносе помещался
серебряный кофейник, молочник, две фарфоровые чашки, апельсинного
цвета снаружи и золоченые внутри, два бутерброда с зернистой икрой,
два с оранжевым прозрачным балыком, два с сыром, два с холодным
ростбифом.
- Вы отнесли пакет Ивану Васильевичу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51