— Кое в чем вы очень напоминаете брата. Он терпеть не может начальства.— Должен поправить вас: только такого, которое не знает, о чем говорит. Кстати, Гарри прилетает из Лондона завтра или послезавтра. Вы хотите с ним встретиться?— Еще бы! Я обожаю Гарри!— Второе очко в пользу моего брата.— Простите?— Он болван.— Не понимаю.— Он такой высокий интеллектуал, что к нему не подступишься, с ним невозможно разговаривать.— О да, я помню. У нас были удивительно интересные беседы о бурных вспышках религиозности — от Египта, Афин и Рима и до средних веков.— Третье очко в пользу Гарри. Так где мы обедаем?— Там, где вы предлагали вчера, в пивной на авеню Габриель.— Нас наверняка увидят там.— Сейчас это уже не важно. Я говорила с полковником. Он все понимает. По его словам, «никто от этого не вспотеет».— А что еще сказал Витковски?— Ну... — Де Фрис опустила голову. — Что вы не похожи на вашего брата.— В каком смысле?— Это не важно, Дру.— Напротив.— Ну, вы не такой эрудит, как он... — Гарри явно ударил по подлецам... Итак, обедаем через час, о'кей?— Я закажу столик: меня там знают. — Карин де Фрис вышла из кабинета, гораздо тише, чем в прошлый раз, прикрыв дверь. На столе Лэтема зазвонил телефон. Звонил посол Кортленд.— Да, сэр, в чем дело?— Крейтц только что ушел. Мне жаль, Лэтем, что вас не было и вы не слышали того, что он говорил. Ваш брат не просто разворошил осиное гнездо — он раздолбал его к чертовой матери.— О чем это вы?— Из соображений безопасности Крейтц все равно не мог бы сказать об этом при вас. Это настолько секретно, что даже мне пришлось просить допуска.— Вам? — Поскольку Хайнрих взломал печать Бонна, а Гарри — ваш брат и прилетает сюда завтра, высокие чины в разведке, видимо, решили, что нет смысла держать меня в стороне.— Что же такого сделал Гарри — нашел Гитлера и Мартина Бормана в южно-американском баре для голубых?— Хотел бы я, чтобы это оказалось столь незначительным. Проведя операцию, ваш брат выявил списки тех, кто поддерживает неонацистов в боннском правительстве, среди германских промышленников, а также в США, Франции и Англии.— Молодец, старина Гарри! — воскликнул Лэтем. — Никогда ничего не делал наполовину! Черт подери, я горжусь им!— Вы, очевидно, не поняли, Дру. Некоторые из этих имен, даже многие, принадлежат самым известным людям в наших странах, людям с отличной репутацией. Это так неожиданно!— Если их выявил Гарри, значит, так оно и есть. Никто на свете не мог бы перевербовать моего брата.— Мне так и говорили.— Так в чем же проблема? Преследуйте мерзавцев! Глубокая конспирация исчисляется не неделями, не месяцами и даже не годами. Это могут быть десятилетия — стратегов любой разведки.— Но все это так трудно понять...— А вы не пытайтесь! Действуйте!— Хайнрих Крейтц решительно отклоняет четырех человек из боннского списка — трех мужчин и женщину.— Он что, считает себя всеведущим Господом Богом?— В них есть еврейская кровь, их родственники погибли в лагерях — в Аушвице и в Берген-Белзене.— Откуда ему это известно?— Им сейчас за шестьдесят, но все они учились у него в начальной школе, и он всех их, рискуя жизнью, уберег от министерства арийских исследований.— Вполне возможно, его провели. Из двух моих встреч с ним я вынес впечатление, что его очень легко провести.— Это от образованности. Как многие ученые, он нерешителен и чересчур разговорчив, но при всем том это блестящий ум. Он человек проницательный и с огромным опытом.— Последнее относится и к Гарри. Он не мог доставить ложную информацию.— Говорят, в вашингтонском списке есть имена, которые ставят в, тупик. Соренсон считает их невероятными.— Столь же невероятным казалось, что Чарльз Линдберг, молодой пилот «Духа святого Людовика», на стороне Геринга. Ведь только потом он понял, что все они — носители зла, и тогда стал сражаться на нашей стороне.— Едва ли такое сравнение уместно.— Может, и нет. Я просто хотел привести пример.— Предположим, ваш брат прав. Пусть наполовину или на четверть... или даже еще меньше. — Он же доставил имена, господин посол. Никто этого раньше не сделал или не смог сделать, поэтому полагаю, вы должны действовать так, как если бы они были bona fides Настоящие, подлинные (лат.).

, пока не будет доказано обратное.— Вы хотите сказать, если я правильно вас понял, что надо считать их виновными, пока не будет доказано обратное?— Мы обсуждаем не процедуру законности, а говорим о возрождении самой страшной чумы, какую знал мир, включая бубонную! Времени для рассуждений о законности нет, — мы должны остановить их сейчас.— Именно так когда-то говорили про коммунистов, но оказалось, что подавляющее большинство тех, кто слыл таковыми в нашей стране, не имели с ними ничего общего.— Это же совсем другое! Здесь речь идет о Дахау, Аушвице и Белзене! Неонацисты не ведут подрывную работу изнутри; как нацисты в тридцатые годы; они уже держали власть в руках, они помнят, как ее добывали. Страхом. Вооруженные бандиты с грязными мордами, коротко остриженные, в джинсах начнут бродить по нашим улицам; затем появится форма и сапоги, как у шульцефайн, первых подонков Гитлера... и начнется безумие! Мы должны остановить их!— Имея в активе только эти списки? — мягко спросил Кортленд. — Имена людей столь уважаемых, что никому и в голову не придет заподозрить их в подобном безумии? Как к этому приступить? Как?— Вам помогут такие, как я, господин посол, люди, умеющие отличать оболочку от сущности и добираться до правды.— Это имеет весьма неприятный запашок, Лэтем. Чьей правды?— Правды с большой буквы, Кортленд.— Простите?— Простите меня... мистер Кортленд, господин посол!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35