– Сам, что ли, рыться будешь? Или рабочие? А ты только командовать?– Папа. – Виталька отложил ложку. – Я никем не собираюсь командовать. А палеонтологические раскопки – это очень трудное и сложное дело. Учёным иногда приходится работать в зоне вечной мерзлоты или в пустыне.– Зачем тогда это нужно? Мать вон хочет, чтобы ты стал инженером. Отработал свои семь часов – и дома. А то ещё вечная мерзлота, пустыня… Ты вон даже из этой экспедиции пришёл обтрёпанный, грязный, худой. И профессор ваш имел вид не лучше, не солидный он какой-то, между нами, конечно. Я сам видел, как он солёный огурец ел на улице. Разве это дело? Надо обедать дома или в столовой. А так ведь люди смотрят.– Почему же ты не подошёл к нему и не объяснил?Виталька сдерживался, слушая рассуждения отца о бесполезной науке палеонтологии, но когда тот заговорил о Семёнове, не выдержал.Отец сразу умолк. Больше за обедом они не сказали друг другу ни слова.Едва отец ушёл, мать села рядом с Виталькой, обняла его и, уткнувшись в его плечо, рассмеялась.– Что ты, мама?– Ничего. Просто я рада, что ты у меня такой.– Какой?Она погладила его голову и поцеловала в щёку.– Думаешь, не вижу? Я стала моложе на десять лет, как поняла, какой ты. Мне теперь снова хочется жить. Жить для тебя, чтобы слышать, видеть тебя. А насчёт того, чтобы ты стал инженером, я просто так сказала, к примеру. Мне всё равно, кем ты будешь, сам выбирай, тебе виднее.Витальку, как громом, поразили слова матери. Он знал, что у него никогда уже не будет близости с отцом. Время не сближало, а всё глубже разделяло его и отца, и те слова, которые отец повторял из года в год, со дня на день, становились всё более пустыми, тяжёлыми и ненужными. Его запоздалые поучения, бесполезные нотации заставляли Витальку больше и больше замыкаться в себе. И из-за этого он не замечал, как внимательно прислушивалась мать ко всему, что он говорил, как пристально смотрела на него.– И откуда ты у меня такой? – говорила она, заглядывая Витальке в глаза. – Просто я сама себе не могу поверить. Теперь мне хорошо, мне так хорошо, Виталик. Ты и есть моя радость. А пальто, – она махнула рукой. – По мне что есть оно, что нет.Волосы у неё стали редкие и сильно поседели, острые уголки губ опустились, от них шли горькие складки.Виталька молчал. У него не было сил сказать ни слова. Да и что он мог сказать? 2 Через месяц в посёлке уже забыли о профессоре и его спутниках, будто их и не было. Только Виталька без конца думал о них. Они уехали сразу же, как только вернулись с озера. Николай подарил Витальке свою зеркалку, и теперь Виталька фотографировал всех друзей и знакомых: ребят из своего класса, мать, отца, Илью. Он уже не знал, куда деваться от желающих сфотографироваться.Проявлял плёнки и печатал фотографии он у Марата. У того в кладовке был увеличитель, ванночки и красный фонарь, но фотографировал он «Сменой» и фотографировал плохо.Проявив новую Виталькину плёнку, Марат осмотрел кадры на свет и ухмыльнулся. Там сплошь были Анжелика и Рэм. На одном снимке Анжелика и собака стояли рядом, на другом – Анжелика сидела на крыльце своего дома, обняв собаку за шею, на третьем – Анжелика с гитарой и возле неё Рэм. И так без конца. Лишь изредка эти снимки перемежались другими: Игорь Филиппов в полной форме вратаря с мячом в руках, Вадик Скопин, группа ребят из их класса, Виталькины мать и отец. Снимки получались удивительно чёткими, фотоаппарат схватывал на коротких выдержках любое движение. Вот собака в прыжке через барьер, вот бежит Анжелика. Опять Анжелика, опять собака…Марат внимательно посмотрел на Витальку, но не сказал ни слова.– Знаешь, в магазине есть уценённая фотобумага, – сказал Виталька. – Что если взять?– Нам сойдёт и уценённая. Надо будет сфотографировать твоим фотоаппаратом рисунки пещерного человека. У меня получилось такое, что не разберёшь ничего.Марат продолжал рыскать по окрестностям в поисках всякого рода исторического материала. Он записывал рассказы стариков о прошлом края, о первопоселенцах, выклянчивал, где мог, остатки ушедшей старины: в сарае у него грудой лежали полуистлевшая уздечка, поломанное седло, обломок пики и даже сабля в ножнах. Чабаны показали ему пещеры с наскальными рисунками. Шаг за шагом он проникал всё дальше в глубь времён. И это не было игрой, это стало настоящей исследовательской работой.За лето Марат заметно подрос и окреп. И если Виталька теперь редко играл с ребятами в футбол, то Марат не пропускал ни одной игры. Дело в том, что днём Виталька работал со всем классом в совхозе на току, а вечером читал книги, которые прислал ему профессор Семёнов.Дверь чулана приоткрылась, в щель заглянул Игорь Филиппов.– Пошли играть в футбол. Что вы тут копаетесь в темноте, как кроты?– Сам ты крот. Снимок засветил. Заходи и закрой дверь на крючок.Игорь вошёл с футбольным мячом под мышкой.– Ты с ним не спишь? – спросил Виталька.– С кем?– Совсем одурел от футбола. Даже глаза блуждают.– У тебя у самого блуждают.– Выдохнешься, иссякнешь, в сборную не попадёшь.– Попаду.– Я видел, как он ночью тренировался, – сказал Марат, – при луне. Всех соседей разбудил.– Днём же работаем. Между прочим, директор велел перебирать огурцы в овощехранилище. Сказал, чтобы вы завтра тоже приходили. Огурцы уже жёлтые. Некому перебрать. И помидоры гниют.– Ладно, придём. А платить за работу в овощехранилище будут?– Обещают.– В прошлом году тоже обещали.– Семенюк говорит, огурцами дадут.– Ему самому надо дать огурцом. – Виталька терпеть не мог заведующего овощехранилищем Семенюка. Овощи у него вечно гнили, печка в овощехранилище развалилась, крыша текла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49