– Смываюсь немедленно, – заявляет, бравируя, Зе Мигел.
– Если сумеешь его ублажить, будет платить тебе по десять мильрейсов в неделю за особые услуги.
– Какие-такие услуги?
– Потом увидишь…
– Со мной у него ничего не выйдет…
– Тогда плохо твое дело. Начнет придираться к тебе из-за любого пустяка. Постарается выжить тебя до расчета. А если дождешься расчета, найдет способ недоплатить… Придумает, за что вычесть.
Зе Мигел не очень верит плотнику, но присматривается внимательней к человеку в подтяжках. Тот не сводит с парнишки взгляда, и Зе Мигел смущается, прячет глаза и весь уходит в работу, делая вид, что не замечает заигрываний сеньора Элиаса, совладельца и управляющего торговой экспортно-импортной компанией «Фрукты Португалии», имеющей представителей в Лондоне, Нью-Йорке, Париже, Амстердаме, Роттердаме и Гавре и основанной в 1898 году.
Сведения, полученные от мастера Аугусто, плотника, оказались не совсем точными. Вместо дыни сеньор Элиас приказал дать винограду – забракованные ягоды, – еще Зе Мигел получил похлебку и вареное сало, чтобы было что на хлеб положить; и еще была пол-литровая бутылка – одна на оба раза.
Работали допоздна, до самой темноты.
Последний парусник загружали при свете факелов. В загрузке участвовали все. Девушки-укладчицы, мастер Аугусто Дай-ка-Одну, подсобники, грузчики из профсоюза и сам сеньор Элиас. Когда парусник, отчалив, взял курс на Лиссабон, склад погрузился в безмолвие. Было слышно только, как щебечут девушки, направляясь в Кашоэйрас.
Зе Мигел остался – он должен еще запереть двери и проверить помещение, поглядеть, не обронил ли кто окурка, велит управляющий; сам сеньор Элиас проходит в каморку, служащую ему кабинетом: ему еще надо заполнить документацию. Парнишка, сидя на ящике, глядит, как он пишет, склонив голову к правому плечу, высунув кончик языка и зажав авторучку между большим и указательным, а остальные пальцы растопырив веером. У хозяина красивый почерк, говорил плотник Дай-ка-Одну. Может, потому и красивый, что он так выставил пальцы – торчат, словно тернии на венце Спасителя в церкви; а может, потому, что язык высунул, думает Зе Мигел от нечего делать.
Время идет медленно; наконец сеньор Элиас выходит из каморки с газометром в руках, вешает газометр на стену и садится у двери на высокий табурет, стоящий перед конторкой. Ерзает, но затем, найдя удобное положение, успокаивается. Тихонько посвистывает, снимает кепку, надевает себе на острое колено, мягким движением снимает волосяную накладку и вытирает лысину платком в табачных пятнах.
Глубоко втягивает воздух, вздыхает.
Зе Мигел чувствует, что щеки у него горят. Догадывается, что сеньор Элиас вот-вот заговорит: может, прочищает свой пискливый голос. И Зе Мигел прав.
– Сколько тебе лет?
– Восемнадцать! Почти девятнадцать… Девятнадцать исполнится в день святого Михаила. – Он старается не дать человечку заговорить и нанизывает слова одно за другим. – Потому меня и назвали так – Зе Мигел. А брата моего зовут Мигел Зе, это мой отец так подшутил. Отец был хороший человек, но любил выпить. Он умер в прошлом году, из-за того, что побился об заклад. Побился об заклад, вечером дело было, в таверне Манела Сиприано, народу полно было в заведении – землепашцы, скотоводы; отец и побился об заклад, что одним духом, не отрываясь, выпьет большую бутылку без всякой закуси, даже фигой не заест. Всю выпил, но даже говорить не смог, можно подумать, водка ему все во рту сожгла и слова все выжгла. Остальные, кто там был, захлопали, он встал, подошел к стойке, там стаканы с вином были, он все выдул до единого и стрелой к двери. Выскочил на улицу, поглядел на небо, взревел – прямо как бык, прости господи, – и рухнул наземь. Внутри у него все полопалось. Все нутро у него полопалось, я так думаю, сгорело и полопалось. Даже не вздохнул…
Он оглушил самого себя потоком слов и смолкает. Сеньор Элиас кивает, обмахиваясь накладной. Затем подвигает табурет к ящику, на котором уселся Зе Мигел, и дотрагивается до плеча парнишки. Тот вскакивает, стоит и смотрит в лицо собеседника.
Своим медоточивым голоском, писклявым и медоточивым, сеньор Элиас заключает:
– Стало быть, ты – сирота!
– Не знаю, – отвечает парнишка угрюмо и настороженно.
– Если нет у тебя отца, значит, ты сирота.
– Ладно, пускай. Сирота или кто хотите, меня это мало трогает.
– А матушка есть у тебя? – спрашивает старик умиленно.
В испуге оттого, что медоточивость медоточивого голоса сеньора Элиаса стала еще медоточивее, Зе Мигел толкает табурет, на котором сидит старик, выбегает из склада, припускает по направлению к пристани, натыкается на причальный канат какого-то судна, падает, давай вставай, вскакивает на ноги и исчезает в темноте, слыша доносящийся сзади истошный крик, взывающий о помощи.
Зе Мигел останавливается только у дверей склада вдовы: место кажется ему таким же надежным, как будочка при водонапорной колонке во времена его детства. Там он и ложится. Ложится и вскоре засыпает, и не мучат его никакие кошмары.

XII

– Кошмары стали мучить меня позже. Вот теперь не отстают, сам не знаю в честь чего!
Зулмира вынимает сигарету, смотрит на пачку и думает, что уже четырежды меняла марку после начала связи с Зе Мигелом.
Каждая марка сигарет – любовное приключение чуть посерьезнее обычных. Чтобы оживить воспоминания, она всегда курит те же сигареты, что и парни, с которыми она тайно встречается.
Зе Мигел сжимает ей руку, потому что вспоминает сына и то, что он сказал ему перед тем, как сын притих на зеленой софе в гостиной. Он не захотел видеть его потом, но знает, что сын притих, словно заснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96