закрывает глаза, словно реальность надвигается на него снаружи, но ярость потухает от собственной лихорадочной избыточности, и он смотрит на Зулмиру, опустив руки, чувствуя свою вину. Его тянет исповедаться ей в своих помыслах и отвезти ее домой.
В какие-то мгновения он склоняется к такому решению, но потом пугается одиночества. Придется ей быть с ним до конца задуманного путешествия. Он понял это вчера, когда выехал на прогулку по прибрежной автостраде, идущей вдоль океана, в машине, которая будет внесена в опись его имущества представителями юстиции; и во время прогулки он видел девушек, они сидели рядом с водителем, положив руку на спинку сиденья у него за плечами, некоторые улыбались, таких было немного, но все они были готовы, подумалось ему, провести эти часы на безлюдной дороге или в комнате какого-нибудь семейного дома в Лиссабоне, так и спокойно, и много приличнее.
Он почувствовал уверенность, что и она отправится в такую поездку недели через две, если не раньше. И при этой мысли ему стало больно. Может, она ему теперь нравилась, хотя бы потому, что была с ним всегда, когда ему хотелось: не так уж много на свете людей, готовых предоставить себя в наше распоряжение, когда нам нужно, чтобы кто-то был под боком.
Да, иногда его влечет к ней, она молода, от нее веет жизнью, она кружит ему голову, рядом с ней он о многом забывает, ему не нужно напиваться, чтобы забыть о том, что произойдет через две недели, если он допустит, чтобы жизнью его распоряжались другие по собственной воле.
Доктор Каскильо до Вале прочел ему приговор:
– Либо вы раздобудете триста конто сегодня же, до четырех дня, либо дело плохо. Я со своей стороны перепробовал все средства, какие мог. Есть кредиторы, которые хотят посадить вас на скамью подсудимых. Доставайте деньги!
– Где?! Где мне достать их, сеньор доктор?…
– А вот это, сеньор Зе Мигел, вот это меня не касается.
– Значит, я должен проглотить пилюлю, так что ли? Должен отдуваться за всех. И только я один…
– Я сделал почти невозможное, чтобы вытащить вас из этой истории, сами знаете; но мои средства воздействия ограниченны. Моих слов уже недостаточно; в ваши обещания люди не верят.
– Вы вели переговоры с банками?
– Вел. Они уже не принимают ваших векселей: они считают, что вы уже не в состоянии нести ответственность за свою подпись.
– Короткая у них память…
– Банки не могут подвергать себя почти верному риску, Зе Мигел!… Вы – человек разумный, должны разобраться в ситуации.
– Чепуха, доктор, чепуха! Давайте поглядим, как отнесутся к делу друзья; поглядим, сколько у меня осталось настоящих друзей.
– Вы не можете дать гарантий.
– Не говорите так со мной, черт побери! Вы хорошо знаете, знаете лучше, чем я…
– Зе Мигел!… Вы стали утрачивать хладнокровие и говорить вещи, в меньшей степени соответствующие истине.
– Хотите сказать, я очки втираю?!
– Спокойнее, старина! Так мы не договоримся. Успокойтесь! Я понимаю, вы вне себя, еще бы – столько лет работы, и вдруг такое. В жизни все бывает! Вы делали дела, которые принесли вам деньги; в одиночку вам, естественно, было не справиться, а теперь вы не можете требовать от людей, чтобы они вернули вам то, что заработали в содружестве с вами.
– Но ведь скольким я помог, сеньор доктор? Вы помните? Мне не нужно напоминать вам, сеньор доктор.
– Вы человек щедрой души, Зе Мигел, что правда, то правда!
– Я был машиной, чтоб делать денежки для этих лакомок. Когда они чуяли опасность, сразу бросались ко мне: расписывали мне дельце, какое оно выгодное, доставали бумаги, чтобы можно было провезти контрабанду, им все легко было, ведь в случае чего я бы их не выдал. Никогда я ни одного имени не назвал!
– Так ведь и они никогда не скупились по отношению к вам, Зе Мигел! Дела делались по-хорошему…
– Но каштаны из огня таскал я, сеньор доктор! Я занимался всей черной работой и днем, и ночью, якшался с разным сбродом, рискуя шкурой, а они в это время поигрывали в картишки здесь в клубе или сидели спокойненько у себя дома, ждали, пока я набью им мошну. Я много денег заработал, сеньор доктор!
– Вам же выгода…
– Меньшая, чем люди говорят, сеньор доктор! Это же видно!…
– Вы утратили перспективы.
– Хотите сказать, сижу в дерьме?
– Не в этом дело, Зе Мигел. Хочу напомнить вам, что вы часто теряли голову и поступали вопреки моим советам. Припоминаете?! Похоже, что нет, но я напомню: когда война кончилась, я посоветовал вам продать автофургоны и погасить задолженности; расстаться с земельными угодьями, которые приносили вам одни убытки, хотя земля – ваше хобби, и приобрести доходный дом, а то и два. А вы что мне сказали?!
– Что все тогда думали: война будет продолжаться и моя организация еще понадобится. Это же в глаза бросалось.
– Вам одному…
– Американцы тогда подвели. Но они тоже окажутся в дерьме рано или поздно, если не начнут бомбить русских.
– Дайте яблочку созреть…
– Так а я о чем, доктор Каскильо. Пускай подождут!… Кредиторы пускай подождут. Я выплачу все долги, но пускай подождут. Того, что у меня есть, хватит, чтобы всем заплатить, если люди не будут меня торопить, словно их припекло!
– Люди боятся.
– Когда похоже, что пес взбесился, всякий норовит швырнуть в него камнем, верно? Никто не помнит, сколько добра нес сделал.
– Про вас много слухов ходит, Зе Мигел.
– Я хорошо их знаю: когда война была в разгаре, почти все были за немцев, а потом, гляжу, почти все давай кричать ура американцам и прочим. В сорок пятом они насчет свободы распинались и всякого такого. Где же у людей честь, черт побери? Я-то всегда был за англичан, это всем известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96