для чего? – потом гладит ей голову.
– Ты мне нужна.
Она думает: дай-ка скажу старику что-нибудь красивое.
– И ты мне… Если бы не ты – вот честное слово, честное-пречестное! – я бы давно покончила со всем этим, дорогой.
– Ты меня так любишь?
– И никогда не любила никого, кроме тебя, дорогой.
– Рассказывай эти сказки другим.
– Не смей сомневаться во мне. Если бы ты оставил меня навсегда, я больше никого не полюбила бы. Не верю я людям, дорогой!
– Ну вот!
– Да, не верю. Может, потому, что не верю ни отцу, ни матери.
– Что они тебе сделали?
– Ты знаешь не хуже меня. Я заметила, между вами что-то есть… Между тобой и матерью.
– Потише, потише ты! Разговор опасный, думай, что говоришь.
– Вы с нею выпили и меня напоили. Стали хватать друг друга за руки, а я притворилась пьянее, чем была. Вы меня за нос водили.
– Не говори так.
– Мы с матерью часто вспоминаем тот день. Мы с ней творим правду друг другу, помогаем одна другой обмануть старика. – Она горько улыбается. – Старик давно обо всем знает. Может, раньше меня узнал. А потом меня подсунули тебе, чтобы люди не болтали. Это гадость, дорогой! Ужасная гадость!
– Не говори об этом.
– Сейчас мне хочется говорить, сама не знаю отчего, но хочется. У меня такое чувство, будто вот-вот что-то случится, дорогой, и нужно высказать все самое плохое, что у меня накопилось.
– Думаешь, скоро умрешь?
– Не знаю. Не знаю, в чем дело, дорогой. Но чувствую, что сейчас мне пора сказать некоторые вещи.
Они сели в машину. Зе Мигел смотрит на часы: осталось полчаса. Совсем мало, черт побери, мне не добраться раньше половины восьмого. Отпускает тормоз, ставит ногу на педаль сцепления, дает задний ход и, маневрируя, выезжает из парка с профессиональной ловкостью.
– Видала?
– Ты хорошо водишь.
– Машины – да. В некоторых местах могу водить с закрытыми глазами. Дорогу от Пенише до Вила-Франка знаю как свои пять пальцев. Все повороты, все спуски, дома, деревья, даже камни. Странно, как запоминаешь дороги.
Сцепление – передача, машина визжит на повороте – и прямо на повороте обгоняет малолитражку. Зе Мигел смеется, девушка вытирает слезу, оба оглядываются, и водитель малолитражки грозит им кулаком.
– Типчик перепугался: дрожит, как воробышек.
– Ты его так обошел, что и тореро в дрожь бросило бы.
Он не отвечает. Задумался над одной из фраз Зулмиры, наморщил лоб, шрам вздулся, побагровел. Он попробует узнать, что означают ее слова; к белой стене решил поехать попозже.
Чтобы не попасть на перегруженную магистраль Байши, он выезжает на автостраду, которая идет вверх, это направление на Кашиас, он снижает скорость, поворачивает голову к реке и чувствует волнение при мысли, что видит ее в последний раз. Рыбацкое суденышко выходит в море, еще два следуют за ним в кильватере по левому борту; Зе Мигел даже угадывает головы людей, только их и видно из-за бортов. Мысленно он переносится в Пенише, вспоминает, как на рассвете сидел в порту, в таверне Ильо, ожидая возвращения рыбаков, ел и играл в карты, хорошее времечко, Зе, хорошее времечко! К чему человеку память в такие минуты, как сейчас?… У девушки такое чувство, будто пленку грусти у него на лице можно прощупать пальцами, пальцами ощутить его боль.
– О чем ты думаешь?
– О чем думать не должен. По-моему, животные счастливее нас, людей.
– Животные говорить не умеют, дорогой.
– Может, для нас, людей, лучше, что не умеют. Мой конь, если бы он заговорил нынче утром…
– Принц?
– Кто же еще?!
– У тебя есть еще две лошади.
– Но конь только он, только он заслужил это название. С ним кончено…
– Что?!
– Ничего.
Нет, не буду ей рассказывать, как я убил его сегодня утром. Выстрелом. Он умер, как умер мой сын, – от пули. Я приношу смерть всему, что люблю, родился проклятым, мать мне много раз говорила; так мне на роду написано – губить то, что люблю больше всего.
Глаза его уже не видят реки, перед ними горделивая голова его вороного коня, вороной ржет от радости при виде хозяина, входящего в конюшню, и бьет подковами по каменным плитам, словно предлагая отправиться на прогулку по Лезирии. Все у меня заберут, кроме коня и девчонки. Конь уже вне опасности. На остальное в моем распоряжении немногим более получаса.

XXIV

Конь ржет, едва Зе Мигел появляется в дверях конюшни. Маленькие острые уши он наставил еще раньше, когда услышал нервное покашливание хозяина и его шаги на лужайке перед службами, где давно не видно никаких признаков работы. Из работников, нанявшихся на целый год, остался только старший конюх, Карлос Кустодио, долговязый и старый, на попечение которого перешел Принц и обе кобылы да три упряжки быков, о продаже которых Зе Мигел уже договорился с одним барышником из Бенавенте.
Барак для работников опустел две недели назад. Инвентарь остался под открытым небом, пускай себе ржавеет; а тот, кому он достанется, пускай посидит в дерьме. Из суда придут завтра делать опись всего имущества, предмет за предметом, с идиотской дотошностью, чтобы не остался внакладе закон, а заодно и авторитет Релваса, истинного хозяина всех этих земель и кредитора Зе Мигела, которому он ссудил крупную сумму под надежное обеспечение. Словно почуяв, что люди покинули эти места, травы, ожившие сразу после первых дождей, заполонили земли и тропинки.
Усадьба Мигела Богача уже не кажется обжитой. Скоро сюда пожалует юстиция – назойливая сеньора с косящим взглядом, неуклюжая и куда более губительная, чем стальник и прочие сорняки, потому что ей дела нет до чьих-либо интересов, она печется только о точном соблюдении сроков, проставленных в каждом документе, и думать не думает о том, что все эти формальности высосут жизнь из былого богатства и оно развалится и рухнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96