Делегации из Книна прибыли в сербский центр на авеню Холленд-Парк, а магазин на Куин-суэй, торгующий пуленепробиваемыми жилетами, сделал неплохие барыши за счет британских сербов, которые намеревались навестить своих родственников в Крайне.
В октябре 1990 года я отправился в Загреб, чтобы сделать репортаж о возвращении на свое место огромной конной статуи губернатора Джелашича, которая была снята с пьедестала коммунистами в 1947 году. Хотя до официальной церемонии оставалось еще три недели, на площади Джелашича, как ее опять стали называть, уже чувствовалось радостное возбуждение. Любопытствующие зеваки из числа тех, что часами готовы наблюдать за работой бульдозеров на строительной площадке, рассматривали постамент, не обращая внимания на таблички на ограде, где давалось краткое описание карьеры барона Иосифа Джелашича фон Бузима (1801-1859). В революцию 1848 года, будучи губернатором не только Военной границы, но и гражданской Хорватии, он во главе армии явился сначала в Венгрию на подавление восстаний, а затем в Вену. В награду за эти услуги ему был дарован титул барона, а Иоганн Штраус написал в его честь марш, который, однако, по своей известности уступал «Маршу Радецкого» – австрийского полководца, жестоко подавившего восстание в Италии. В витринах книжных магазинов на самой площади Джелашича и в ее окрестностях были выставлены его портреты, а также цветные гравюры, изображавшие хорватских воинов в Венгрии и Вене – косматые и усатые гиганты в шароварах и сандалиях стояли, опершись на длинноствольные ружья, и вожделенно мечтали о том времени, когда им разрешат помародерствовать и разграбить богатый народ.
Как часто бывает с теми нациями, которые пытаются приукрасить свое прошлое, хорваты слегка перестарались. Во-первых, Джелашич был неумелым полководцем, которому так и не удалось подавить восстание мадьяр и пришлось отступить к Вене, где он расправился с фактически безоружными студентами. В Загребе и при дворе Габсбургов Джелашич и Радецкий, возможно, считались героями, но во всей остальной Европе либералы и националисты ненавидели их за то, что они воевали с Кошутом в Будапеште и с Гарибальди в Риме. Хорваты пользовались репутацией бесстрашных и отважных воинов, с одной стороны, и безжалостных, свирепых насильников и грабителей мирного населения – с другой, как писал о них Теккерей в романе «Эсмонд», действие которого происходит во времена походов герцога Мальборо Имеется в виду роман английского писателя XIX века Уильяма Теккерея «История Генри Эсмонда, эсквайра». На русском языке роман был опубликован в Москве в 1959 году.

. С 1848 года наряду с российскими казаками хорваты имели еще и репутацию душителей свободы. Ирония судьбы, ускользнувшая, как видно, от населения Загреба, состояла в том, что «пограничные хорваты» («гренцен-кроаты») в большинстве своем были православными христианами, то есть теми, кого здесь теперь называли «сербами».
Как я уже указывал в предыдущей главе, Джелашич был прообразом югослава и сторонником самостоятельной Сербии, которые в то время боролись за свою независимость от Турции. Во время кризиса 1848 года Джелашич приютил православного патриарха Ромашича, который возглавлял восстание сербов против Венгрии Пике О. Сербы Венгрии. Прага, 1873, стр. 241-243.

.
В воскресенье, первое после моего прибытия в Загреб, огромную бронзовую статую свезли с горы в северном пригороде, где она хранилась. В состав торжественной процессии входили хор в народных костюмах, а также всадники и всадницы, одетые гусарами, за ними шла радостная толпа. Когда процессия приблизилась к позолоченной скульптуре мадонны с ребенком, установленной перед Загребским собором, торжествующим перезвоном ударили все колокола, а священники и монахини вышли на улицу и зааплодировали. Статуя и процессия вслед за этим проследовали на площадь Джелашича, где уже собралась еще более многочисленная толпа, угощавшаяся белым вином из бочек, стоявших тут же.
Всю следующую неделю в кафе, барах и на улицах красивой центральной части старого города раздавались победные крики и здравицы хорватских шовинистов. Я давно заметил, что такие люди не в состоянии изъясняться иначе, как хриплым, ревущим голосом. Один молодой человек размахивал средневековым хорватским знаменем на древке длиной в восемь футов – просто чудо, как он не разбил им люстру, – и настойчиво упрашивал меня «передать народу Англии, что сербы – это примитивные, жестокие, жаждущие войны, ленивые балканцы». «Посмотрите, что сербы сделали с албанцами в Косове, – доказывал он. – Мы приветствуем албанцев здесь, как друзей».
Когда моя статья позднее появилась в «Индепендент мэгэзин», ее сопровождала фотография толпы, на которой были видны два человека, размахивавших кроваво-красным албанским флагом с черным двуглавым орлом.
Книнские сербы, по определению хорватов, были четниками и большевиками. Когда же я предположил, что сербы, вероятно, испытывают серьезные опасения за свою безопасность, поднялся такой шум возмущения, что я не смог дальше говорить. Школьный учитель, с которым я познакомился, от ярости лишился дара речи, когда я сказал, что сербы и хорваты практически разговаривают на одном и том же языке. Хорватский шовинизм, одержимость старинными знаменами и битвами произвели на меня еще более удручающее впечатление, чем сербский аналог этого явления, которое я наблюдал в Белграде в предыдущем году. От них веяло злобой, неприкрытой агрессивностью, иногда доходившей до комичности: «Кто изобрел дирижабль? – Хорваты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161