Это был исключительно быстрый и мощный паромотор, на который Остин весьма полагался в предстоящей гонке Большого Приза, раз в год проходившей по улицам столицы Мировой Державы.
Остин снял кожаный шлем с очками и бросил его в руки подбежавшего техника. Вылезая из кабины, он одним кивком дал понять, что машиной вполне доволен.
Несколько техников засуетились вокруг аппарата, а гонщик прошел по ангару, бросая критические взгляды на другие машины, поднялся по лестнице и, миновав небольшой тамбур, оказался в переходе, соединявшем ангар на высоте третьего этажа с гостиницей для гонщиков и техников, стоявшей на противоположной стороне улицы.
Можно было пройти и по улице – всего-то из двери да в дверь, но накрапывал дождь, а кроме того, Остин любил смотреть на мостовую с редкими экипажами сверху. Вот и теперь. Он остановился почти посреди крытого моста над улицей и засмотрелся вдаль, в ее перспективу.
О чем он думал при этом?
О предстоящих через несколько дней гонках? Едва ли. Гонки были развлечением молодых аристократов, таких как он. Они будоражили нервы, но не задевали разум. Всё, что он мог думать о гонках, оставалось в плоскости технических вопросов, которые он регулярно излагал в письменном виде для техников, обслуживавших его спортивный снаряд.
Газовые фонари на столбах мерцали, разгораясь пуще по мере того, как дневной свет отступал под натиском грядущей ночи. Но электрические лампы, тут и там подвешенные на невидимых проволоках, протянутых над улицей от дома к дому, – горели ровным белым светом. И в этом сочетании – старого и нового – был символ, который щекотал воображение молодого аристократа.
Нет, мысли Остина остались тайной. Когда он ночевал дома, то они, в силу его особых способностей, как-то влияли на сны девушки, которую он привез в свой дом. Но теперь он был далеко от нее, и никто не мог подслушать, о чем он думает.
Остин вздохнул, прошел переход до конца и добрался до своих апартаментов. Он занимал четырехкомнатный номер на третьем этаже. Остин мог бы остановиться в одном из своих собственных номеров трех гостиниц на этом берегу пролива, но считалось хорошим тоном перед гонками жить в гостинице для водителей, и, кроме того, это было удобно. А Остин, как всякий аристократ, не пренебрегал удобством.
Зато он переоборудовал номер по собственному вкусу и уже подумывал о том, чтобы приобрести его в собственность. Он останавливался бы здесь на время гонок, а в остальное время использовал бы эти помещения для других целей. В ближайшее время ему понадобится много собственных помещений. Так почему же не это? Номер был удобен и скромен.
Остин встал к бюро и открыл папку с почтовой бумагой. На водяных знаках отчетливо проступал знак синдиката, которому принадлежала гостиница. Возможно, очень скоро Остину будет принадлежать и этот синдикат. Остин планировал много перемен в своей жизни и, как следствие, много перемен в жизни большого числа людей.
Качество бумаги вполне его устраивало, но писать он собирался отнюдь не письмо.
Он взял перо и придирчиво обследовал его кончик. Утолщение на золотом острие поистерлось. Чего же ждать от гостиничного письменного прибора?
Остин прошел через гостиную в спальню и открыл небрежно брошенный на кровать саквояж из оленьей кожи с серебряными застежками. Щелкнул замочком, открыл его, выбросил на покрывало кровати несколько матерчатых мешочков с завязками, в которых были смены белья, и достал со дна саквояжа шкатулку со своим письменным прибором.
Он неторопливо вернулся в кабинет, критически осмотрел его и прибавил подачу газа в светильники. За окном темнело, и дождь усиливался.
Он водрузил шкатулку на подставку слева от бюро и, раскрыв ее, достал перо с монограммой. У этого сплав был особый, выработанный на заводах синдиката Мулера, и не стирался.
Следом он извлек из шкатулки бутылочку чернил с изображением осьминога, пускающего черную кляксу. Абы какими чернилами Остин писать не стал бы даже на гостиничной бумаге, даже то, что потом непременно выбросит в камин.
Кстати, камин…
Остин подошел к камину и щипцами положил в огонь несколько кусков древесного угля и веточку можжевельника для аромата.
Вернулся к бюро…
Он, сам себе не отдавая в том отчета, оттягивал момент, когда начнет делать запись. Слова толкались и роились в голове, но волнение не позволяло им выстроиться в достойные записи фразы.
Остин налил чернил в чернильницу, завернул крышку бутылочки и упаковал ее на положенное место в шкатулке.
Помедлив, обмакнул перо и занес его над бумагой.

Внезапно всё пришло в движение. Я долго ждал, долго готовил этот момент, но, когда он настал, я понял, что не готов к нему. Я в смятении.
Достанет ли моих сил?
Смогу ли я совладать со всем, что мне предстоит?
Право же, не знаю…

Остин покачал головой и перечитал написанное. Скривился как от боли. Положил перо на подставку и, скомкав листок, отнес его к камину и бросил в разыгравшееся пламя.
Вновь обмакнув перо, он начал снова:

Мой предок нашел свою смерть, охотясь за чудовищем, крадущимся во мраке. В этой смертельной охоте он встретил Деву Озера.
Я, уподобившись ему, встретил женщину.
О, это очень странная женщина!
Лицо ее было нежно-белое. Глаза подведены сажей, как на древних изображениях. И блестки играли на коже, как блики на воде.
Если на свете существуют русалки, то у них, верно, должна быть такая же кожа как у нее.
Всё в ней: изгиб бровей, очертания носа и рта на чуть удивленном, как на старинных гравюрах, лице, линия шеи и плеч – всё дышало удивительной хрупкостью и изяществом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109