По утверждению раввина Зеэва Султановича, понятие времени у народа Израиля является активным и полным: предполагает не только стороннее наблюдение за каким-либо процессом изменения форм материальных объектов или их перемещения в пространстве, но и отводит человеку активную роль в установлении момента начала месячного и годичного периодов, а следовательно, и их длительности. Как следствие праздничные дни, которые, казалось бы, связаны с определенным природным циклом и потому должны быть неизменны, смещаются на день-два при добавлении дня к месяцу или на целый месяц при добавлении месяца к году. И хотя еврейский календарь строится на сочетании солнечного и лунного циклов и начало месяца должно устанавливаться по свидетельству людей, видевших новую луну, или на основании астрономического расчета, а расхождение солнечного и лунного годичных циклов регулируется путем добавления (с определенной периодичностью) месяца к году, представители Верховного суда обладали правом по разным соображениям и в силу многих обстоятельств продлевать месяц на день или год на месяц по своему усмотрению.
Таким образом, при определении ключевых точек временного цикла объективная реальность отодвигается на задний план и преимущество отдается субъективному восприятию человеком параметра времени, независимо от того, основывается оно на зрительном восприятии, на результатах мыслительной деятельности или на проявлении собственной воли, продиктованной соображениями, изначально не предусмотренными и не принимаемыми законом в качестве аргумента для принятия решения.
Увы, остался я со своим ивритом, как с красивой, но бесполезной старой вещью. Единственная книга, которую можно читать на иврите, – это Тора, ну и разве что другие священные книги. Все остальное мне представляется плоским. Газеты скучны, как прыщавая мордочка школьника, современные книги пусты и неглубоки. Вся еврейская философия утопает в религиозной доктрине и ставит своей целью оправдание существования древнейших, чуть ли не племенных традиций, которые должны руководить нашей сегодняшней жизнью.
Вот я собирался написать «Маськина» на иврите, но пока так и не нашел человека, который взялся бы мне в этом помочь. Кстати, литература на иврите чрезвычайно далека от разговорного языка, и поэтому доступна только небольшой группе людей, которые наслаждаются своим пристрастием к высокому ивриту. Я бы хотел написать «Маськина» просто, по-народному… Так, чтобы всем стало ясно, что образ жизни натуральным хозяйством является как раз-таки самым прогрессивным в мире. Но, увы, кандидатов в редакторы у меня нет… Кому ни предлагаю – все шарахаются.
Вообще, после последних пяти лет очередной интифады с израильтянами каши не сваришь…
Похоже, как автор я обречен на забвение. Дело в том, что евреи меня проклянут за мои безжалостные высказывания в их адрес, а неевреям будет неинтересно читать мои вечные разборки с собственным еврейством… Это все равно, что читать о конфликтах цыгана с собственным цыганством или чукчи с собственным чукчанством.
Так что книги мои исключительно для меня самого, и с евреями я могу общаться лишь с отбывшими в мир иной, а посему менее агрессивными к лицу, их видящему без призмы иудаизмомании.
Что же я вынес для себя из своего глубокого погружения в иврит и в еврейскую культуру? Воспользовавшись образом Торы, можно сказать, что роль человека напоминает лестницу, которую видел Иаков во сне. Она соединяет небо и землю – идею и пространство, и мы, спотыкаясь и матерясь, все по ней шарахаемся то вверх, то вниз…
Глава пятьдесят третья
Как я поселился в стане англосаксов и стал их писателем
В результате бегства от самого себя – бегства, охватившего всю мою сознательную жизнь, – я оказался в стане англосаксов, и, естественно, был вынужден начать писать по-английски, потому что никаких других языков англоязычные соплеменники не признавали. Видели бы вы, как они смотрят на любую книжку, написанную не на английском, – как на вещь бесполезную и даже в какой-то мере вредную.
Уважают мои новые сограждане только свой язык, а посему мне пришлось, кряхтя и напрягаясь, начать писать по-английски, чтобы заявить окружающим: «Я – писатель», что в переводе означает: «Оставьте меня в покое, не обращайте внимания на мой странный образ жизни».
Здесь у нас все писатели. Большинство планирует вот-вот написать книгу, часть уже пишет, а некоторые и правда написали. Так что, чтобы быть полноценным жителем, просто необходимо включиться в этот писательский процесс.
Пишем мы, правда, слабенько, все больше какие-нибудь общеизвестные истины, выдавая их за суперсвежие прозрения, однако это не важно. Главное, чтобы было по-английски, и чтобы название было броским.
К сожалению, то, чему меня учили в так называемой английской школе в родном городе, оказалось далеко не тем языком, на котором пишут и говорят в реальном англоязычном мире. Более того, знания, вколоченные в детстве, мешали и продолжают мешать хоть как-то приблизиться к стандартному английскому языку, используемому большинством его носителей.
Поэтому процесс писания по-английски занимает у меня несколько болезненных стадий. Я нанял англоязычного секретаря, некоего Стивена, и по три часа три раза в неделю надиктовывал ему на своем английском то, что я собирался поведать миру, а он сразу превращал мои фразы в нормальные, привычные английскому уху. Правда, Стивен долго не выдержал и от меня сбежал.
Далее я давал тексты на редакцию одному молодому философу, Дэвиду Милсу, но он их переиначивал настолько, что я сам не мог узнать своих мыслей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113