– Заинька, – всхлипнул Мишка уже в спальне, – я так боюсь каждого нового вздоха, и дрожит во мне всё, как вспоминаю, в каком чужом краю мы вновь проснёмся завтра. Ты знаешь, мне кажется, я даже время замечать перестал, как не замечаешь воздух, когда он повсюду. – Зайка молчал, изредка всхлипывая и утирая носик розовой лапкой.
Наутро Мишка куда-то засобирался и ляпнул Зайке, что пойдёт глянет, не вернули ли брёвнышки. Зайка понял, что никаких брёвнышек Мишка не ждёт, но решил подождать, чего Медвежонок усюрпризит. Зайка прижался к Мишке, чмокнул его и просил поскорее возвращаться, а сам забрался в постельку опять.
Мишка прибыл к своей статуе, когда повсюду кипела работа. Сегодня люди колотили статуи, просто день такой чётный выдался. Мишкина статуя лежала на пяти брёвнах несуразная, как тюлень в Сахаре. Кроме грубо выбитой морды, собственно, ничего в ней искусного не было. Мишка отыскал зубило и молоток да принялся трудиться тяжко, но вдохновенно, он и не заметил, как рядом на пеньке, коими Земля изобиловала, объявился спаточный Зайка и стал на мишкину работу любоваться.
К вечеру Мишка, весь в пыли, тяжело отпыхивался, но замысла его камень не выдавал.
– Камень тут не базюка, жёсткий и холодный, но я знаю, что и в нём есть капелька волшебства, – заявил усталый Медведь и отправился ужинать сладкими плюшками, которые Зайка ловко пёк из обнаруженных в доме запасов муки.
И так день за днём Мишка по чётным колотил камень, а по нечётным отсыпался, чтоб не привлекать излишнего внимания чужих к своему толканию, хотя им и так всё было изрядно безразлично.
Однажды Зайка, проснувшись на своём пеньке, отгадал замысел Медвежки: вместо грубой скалы смотрели на Зайку две пушистые фигуры, сидящие в обнимку. И как удалось Мишутке из жесточайшего камня выдолбить такую пушистость, как воспроизвёл он в столь неподатливом материале и зайкины ушки, и свой животик? Вот что значит всегда делать из базюки колыбельки, вот какой зодчий явил свой гений с зелёной планеты!
Глазки у каменного Зайки глядели весело и задорно и, казалось, вот-вот он совсем прижмётся к Мишке и чмокнет его в нос. А Мишка сам в камне вышел деловитым, но тоже весёлым и задористым, а у Зайки в лапках виднелась в точь базюковая колыбелька.
Скульптура была невелика, но так выделялась живостью и вкусом, что чужие иной раз останавливались и поглядывали кто боязливо, а кто и неприязненно. Но ничего не попишешь – свобода. Каждый клепает своё боголюбие как пожелает. Мишка старался на чужих не глядеть, а Зайка его всё подбадривал, пока не явился неожиданно Джоф и уставился по привычке в небеса, попеременно переводя взгляд на ближайший скальный массив, разложившийся в преддверии горизонта, близкого и низкого, неюпитерианского.
– Ну ты даёшь, брат, блин, – загорланил Джоф. Мишка разулыбался, простил краденые брёвнышки и принялся ждать похвалы.
– Ну, ты дебильнулся, малый, за десяток пятидневок не сдвинуться с места ни на йоту! Ты ж так на этом месте и подохнешь! А я тут проездом проследовал, смотрю – ну, ты дебил! Ладно, приходи ко мне на празднество. Статую устанавливаю. Не ту, старую, – её я продал за сотню санчей, а ту, что купил. Вот и устанавливать завтра буду.
– Не умеешь ты, Мрыш, жить, – заявил Джоф Медведю, – забыл, что за каждую установленную статую от Бога благодать достанется, а из фонда богача Рочекко пожизненная похлёбка в золотом супнике, с салом. Правда, супник один на всех, – но всё одно почёт. Продай свою статую, пока не поздно. Вон она у тебя не маленькая: тонн на…
И тут взгляд Джофа упал на мишкино творение. Глаза его залились гневом, ноздри вспухли, кулаки заколотили воздух.
– Да как ты, сукина мать, посмел над Богом надругаться? Карикатуры лепишь? Боголюбец чёртов! Да ты ж нас всех под гнев Божий подставишь! Под потоп! Недород! Понос всенародный!
На интригующие крики сбежалось немало чужих полюбопытствовать. Мишка с Зайкой стали, пригнувшись, улепётывать. Но никто их по-прежнему не замечал. Взгляды всех приковывали бушующий оратор да богохульная скульптура. Кое-кто уже стал побрасывать в неё камни и даже отбил ручку у колыбельки, но тут толпа попритихла. Дело в том, что собственной персоной пожаловал богач Рочекко в сопровождении свиты, на колеснице, запряжённой шестёркой страусов.
– А ну заткнись! – бросил он Джофу – и тот крепко поперхнулся в середине слова. – Эту статую я покупаю, – заявил толстяк, – но уважая вашу сраную свободу, я предлагаю вам перебить цену. Моё слово – миллиард санчей.
– Боже, на эти деньги можно купить всю Землю, – пробежало в толпе.
– Ну, если другой цены нет, то где хозяин? – заявил Рочекко, помолчав. Тут ни с того ни с сего выскочил Зайка, вовсе было с Мишкой убежавший.
– Эта статуя из базюки и при продаже рассыпается, – громко заврал он. – И вообще Мишка это для меня сделал, – добавил Зайка уже совсем тихо, из-под ушей.
– Короче, сделка не состоялась, – рявкнул Рочекко и тут же ускакал прочь с громадной своей свитой.
А Мишка с Зайкой отправились домой, всеми обходимые и ненавистно озираемые.
Наутро Мишка потопал приглядеть за своей статуей, но дурное предчувствие замучало его не напрасно. Видно, и правда статуя была из базюки или из материала ещё более чуткого. Лишь от обиды быть проданным монумент рассыпался в мелкие кусочки, да и кусочки куда-то разнеслись.
На самом же деле, едва Рочекко, а за ним и Мишка с Зайкой отбыли, Джоф с остервенением кинулся дробить статую.
Толпа немедля сообразила (толпа всегда соображает немедля), что статуя, ну, убожество это, не просто из камня, а из ценного камня. Не зря ж богач Рочекко такие вселенские деньги предлагал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19