Именно это его безответное «быть или не быть» не дает нам всем покоя. В первый момент, услышав эту фразу еще в детстве, наш разум протестует: мол, что за бред, как же можно «не быть», но потом язва крамольной мысли отуманивает наше неокрепшее сознание: «А ведь можно… А ведь можно и не быть!». Вот дьявольская дилемма, вот игра в подкидного дурака, когда не видишь ни собственных карт, ни карт противника, игра вслепую, где, как ни крути, все равно останешься в дураках, а вот старым дураком или молодым – в этом и заключается вся напряженная борьба нашей сознательной жизни: чтобы старым, непременно старым! Забывая при этом, что все равно дураком…Действительно, смешав простонародный язык с размеренной схоластикой латыни, Шекспир принес лучик культуры широким массам блудниц и ремесленников, которыми мы все и являемся в прямом и переносном смысле. Тогда все было четче и откровеннее, яснее, что ли, кто – ремесленник, а кто – блудница, хотя блуд, как многие утверждают, тоже ведь ремесло… Итак, для этого народа писал Шекспир, для них, посещавших толпами его деревянный театр «Глобус». Как странно, что то, что в наш век является стандартом классики и скуки, было поп-культурой, то есть элементарной попсой! Так сказать, доходное дельце… Ведь в качестве пайщика театра «Глобус» Шекспир приобрел солидное состояние, которое дало ему возможность примерно в 1612 году вернуться в Стренфорд уже богатым.Неужто и наш современный членовредительский бред когда-нибудь тоже станет классикой? Как Генри Миллер. Ах, «Тропик Рака», «Тропик Рака»! Книга после ее написания была запрещена во всех англоязычных странах в течение двадцати семи лет. А писалась она в голодные тридцатые, когда ее автор, жалкий, но не унывающий оборванец, бродил по улицам Парижа. Будучи уроженцем Бруклина немецкого происхождения, он знал, что пишет, когда говорил, что желал бы, чтобы мир расчесал себя до крови в попытке вырвать из-под кожи вшей, которыми являемся все мы, люди… Зачем он поливал свои работы обильным семенем извращенной горячности? Если бы в них оставить только эстетическую и временами порывающуюся пофилософствовать сущность, его можно было бы читать даже с некоторым удовольствием, но тогда бы его никто не читал, и он не был бы знаменитым Генри Миллером. Его тексты в оригинале, то есть по-английски, как это ни странно, не вызывают такого омерзения, как при ознакомлении с их русским переводом. То ли английский – более циничный язык, в котором более допустимы слова и обсуждения низменного сорта, то ли русское ухо не привыкло к такому вольному обращению именно не с совершенно непечатными словами, а с их полукультурным и несколько медицинским эквивалентом, от которого тошнит, хотя в некоторых переводах, когда эти слова заменены матерной бранью, Миллера тоже читать невозможно… Английский я б выучил только за то, что на нем словоблудствовал Миллер! А стоит ли?Ведь Генри Миллер, как нагадивший котенок, напоследок словно бы еще и старается порвать своими неокрепшими коготочками обшивку вашего дивана, а вам и хочется шлепнуть его, и рука не поднимается. А как быть? Дойти до самой сути и оставить свой экслибрис и на этой книжке? Ведь, оставляя свои экслибрисы, мы отправляем их в пустоту не нашего будущего расплачиваться за пустоту нашего прошлого. Хотя мой экслибрис кажется таким неуместным на книге Миллера, но это ведь моя книга, надо нашить на нее ярлычок…Я коллекционирую книжки, как белочка, фанатически собирающая орешки. Орехи я, впрочем, тоже собираю про запас, добывая их в магазинах и складируя в специально припасенную для этого корзинку. Однако книжки лучше орехов. Орех съел – и все дела, а книги можно читать и перечитывать. С годами я люблю их все больше и больше. Мне не хватает времени, конечно же, их всех прочитывать от корешка до корешка, но я читаю наискосок или просто выборочно разные страницы…Нет для меня большего домашнего счастья, как уединиться вечерком со стопкой книжек. Увы, нам отпущена быстро утекающая жизнь, и нет времени читать книжки поодиночке, любовно и вдумчиво вглядываясь в каждый знак языка… Только редкие тома я позволяю себе смаковать таким образом.Я, наверное, так ревностно и учу различные языки, чтобы иметь полноправное основание собирать свою библиотеку не только на уютном домашнем русском да на давно потерявшем для меня свою экзотическую иностранность английском, но и на еще свежем в своей недавней неведомости французском, предательски ясном, но в то же время и играющим со мной в прятки испанском, на практически малодоступном пока немецком, и, наконец, и вовсе знакомом мне скорее на созерцательном уровне, чем в ипостаси беглого чтения китайском. Иврит я хотя и считаю своим вторым языком, а английский лишь только третьим, на иврите, увы, книг у меня мало. Уж не знаю, видимо, так вышло, что народ книги ограничился своей Книгой, а другие хорошие книги на иврите как-то не издает… Ну, не сложилось.Мне хочется оставить свой след на всех этих букинистических сокровищах, которые большую часть своей подчас многовековой жизни провели по чердакам в разных концах света, о чем нередко свидетельствует неприятный мне запах плесени или совсем уж огорчившее меня какое-то незнакомое книжное насекомое, съевшее мой столетний двадцатитомник в духе «По странам и континентам» на английском языке. Мы пока выложили его на скамеечку у входной двери – пускай охолонет, хотя я подумываю насекомое вытравить химией, а подъеденные книги подарить местной библиотеке, если, конечно, их согласятся взять. Ведь народы стран и континентов прилично изменились за последние сто лет…Когда мне попадаются книги с экслибрисами, наклеенными на них чьими-то давно отжившими пальцами сто и даже более ста лет назад, я думаю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100