Глеб. Нет, я имею в виду, какое это все имеет значение? Люди постоянно носятся с вещами, которые совершенно не имеют никакого значения. Они всерьез борются друг с другом за них, готовы даже идти на подлость…Эля. Ну а что же для тебя имеет значение?Глеб. Ничего! Кроме этого холодного воздуха, текущего вдоль наших тел, кроме этой ночи, провожающей нас в едва бледнеющее за готическими башнями утро, кроме плеска воды в реке, треска щепок в жаровне…Эля ( смеясь ). Так ты поэт?Глеб. О, нет! Поэты жонглируют словами… А я слишком занят для этого…Эля ( смеясь ). Ты? Занят? Чем?Глеб. Жизнью!Эля ( смеясь ). Ты смешной! Ведь ты смешной? Правда?Глеб. Может быть. Но жизнь – единственное занятие, которым стоит заниматься, пока ты жив.Эля. Ну и как же ты занимаешься этой самой жизнью? Чем твое занятие жизнью отличается от моего, или, скажем, моего папы?Глеб. А мне кажется, ни ты, ни твой папа не занимаетесь жизнью…Эля. А чем же мы, по-твоему, занимаемся?Глеб. Смертью.Эля. Нет, ты все же, пожалуй, сумасшедший. Ведь то, что ты говоришь, – бред. Или погоди: может быть, ты философ? Мы проходили в Сорбонне. ( С гордостью .) Ты, знаешь, я ведь учусь в Сорбонне! Так там мы проходили про этого, который сидел в бочке… Как его? Демокрита?Глеб. Диогена.Эля. Точно! Ты и про Диогена знаешь? Так ты правда философ? Никакой не бомж, а просто странствующий философ?Глеб. Нет, я не философ. Философы слишком заняты парадоксальностью собственного умственного бессилия, и, скрывая его, заменяют поиск истины поиском новых слов, означающих невозможность ее достижения.Эля. Ну, про моего отца понятно. Он, и правда, все время занят смертью. То боится, что его пришьют из снайперской винтовки, а то – экстрадиции на родину. Ну а я-то? Почему я занимаюсь смертью? Что же, учеба в Сорбонне – это занятие смертью?Глеб. Да.Эля ( обиженно ). Ты просто мне завидуешь, поэтому так и говоришь.Глеб ( расстроившись ). Эля, Бог – мой свет, я вовсе не хотел тебе завидовать и вовсе не желал тебя обидеть! Я просто имею в виду, что, превращая жизнь в некое соревнование, человек занят исключительно бренными мыслями, а ведь это и есть ничто иное, как смерть. Но смерть – это совсем не так уж плохо! Это неотъемлемая часть жизни! А учиться – это хорошо. Я тоже все время учусь!Эля ( все еще обиженно ). И где ж ты учишься? Уж не в Оксфорде ли?Глеб. Эля, для того чтобы учиться увлеченно и взахлеб, вовсе не обязательно платить старым лгунам, заживо погребенным в стенах престижных университетов. Причем платить так много, что этих денег хватило бы, чтобы уберечь от голодной смерти минимум пару деревень в какой-нибудь истерзанной голодом стране. Для того чтобы учиться, вовсе не надо следовать назойливым традициям людей, настолько серьезно относящимся к жизни, что всё, что они видят в этой самой жизни, – это только свою собственную смерть, и мне их искренне жалко, потому что они действительно умирают, так и не пожив.Эля ( задумчиво, начиная подкашливать ). Глеб, ты – человек-загадка. Может быть, ты сам смертельно болен и поэтому все бросил и пытаешься смаковать каждую крошечку бытия?Глеб. Нет человека, который не был бы смертельно болен, весь вопрос в длительности течения болезни. С другой стороны, даже смертельно больной может почувствовать себя совершенно здоровым, ибо тело наше есть лишь упрямый якорь, удерживающий нашу любовь…Эля. Ты сказал – любовь? Ты хотел сказать – душу?Глеб. Нет, именно любовь. Тело мешает нам излучать любовь, оно то болит, то жадничает, то вожделеет, а любовь не терпит ни того, ни другого, ни третьего. Все живое являет собой источник любви, а человек способен быть самым сильным ее источником!Эля. Ты какую любовь имеешь в виду? Неземную? Платоническую, неплотскую?Глеб. А плотской любви не бывает. Плотская любовь – это как голод или жажда. Это потребность нашего тела. Корабль нуждается в якоре только пока он в гавани, но стоит ему отправиться в плаванье, как спущенный якорь становится обузой. Так и тело становится обузой, когда мы отправляемся в путешествие.Эля. Ты имеешь в виду загробную жизнь?Глеб. Я имею в виду любовь.Эля. Я тебя не понимаю, хотя понять тебя безумно хочется…Глеб. В том-то и беда, что люди не понимают, что понимать-то им ничего и не надо. Вам все время нужно все классифицировать, привешивать ярлыки, раздавать определения. Ты – философ. А ты – идиот. Ты – анархист. А ты – обкуренный…Эля ( нежно ). Не обижайся на меня…Глеб. Я не обижаюсь! Просто иногда мне кажется, что каждый человек говорит на собственном языке, состоящем из его собственных ярлычков и банальностей, и договориться между собой люди не в состоянии, даже если они очень захотят… Даже если им это станет действительно нужно, как, мне кажется, стало нужным понять друг друга нам… А обижаться тут не на что…Эля ( еще нежней ). А отчего же хмуришься?Глеб. Я не хмурюсь!Эля ( с удивлением ). Да ты плачешь?Глеб ( отворачиваясь и пряча глаза ). Нет! Это просто дым от жаровни попал мне в глаза!Эля (задумчиво). Когда я была маленькая, взрослые казались мне недостижимо мудрыми, а теперь я вижу, какие они все ничтожества… А сама я – издерганная, взбалмошная дура… (Заливается кашлем.) Не просто дура, а дура с насморком.Глеб (тоже шмыгая носом). Насморк – это хорошо. Он дает редкий шанс оторваться от повседневного мира и оказаться запертым в себе самом, с заложенным носом, с заложенными ушами, со слезящимися глазами… Поэтому когда я болею насморком, с одной стороны, я раздражен, что это непостижимое неудобство отвлекает меня от моих обычных занятий, но с другой стороны, я могу оказаться наедине с самим собой, и от этого мне становится хорошо и спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100