Оба они хотели бы отнять у ее сына то, что ему полагается по праву рождения, так как он лишил их видов на власть. Даже будь он и вправду сыном Людовика, Гастон с матерью пытались бы подкопаться под него. Два года назад Анна расценила бы отставку ее фрейлин как оскорбление и посягательство на собственные права. Но теперь, когда они стали судачить за ее спиной, она не могла дождаться, когда же наконец их уволят. Да, что такое говорил Ришелье? Последить за де Хотфор. Только глупец стал бы игнорировать его советы. Она станет наблюдать за каждым движением девушки – особенно, когда та будет находиться рядом с королем. И он прав: пора уезжать из Сен-Жермен. Дольше нельзя уже скрываться в уединении, отдавая всю себя сыну и забывая, что он должен появиться в свете со всей роскошью и великолепием, которые отвечают его титулу. Они вернутся в Париж, как только подготовят ее апартаменты в Лувре. Пройдут вместе с королем процессией в Нотр-Дам, подтвердив таким образом всенародно статус ее сына. Анна наконец вспомнила, где находится, и произнесла молитву. Ту же самую, которую произносила каждый день, – Людовику Святому, королю Франции, с просьбой покровительствовать четырнадцатому в роду дофину, названному его именем.
Вернувшись в кабинет, она немедленно попала в окружение своих дам, встретивших королеву почтительными реверансами. Анна помедлила на пороге, окинув взглядом по очереди каждую фрейлину и уделив чуть больше внимания Мари де Хотфор. Глаза девушки были холодны, чего никогда не замечалось прежде. Видя это, Анна осознала, что теплота и мягкость обращения, свойственные Мари, ее смущение перед королем теперь полностью исчезли. Как всегда, Ришелье был прав. Тут зарождалось нечто опасное. Амбиции? Может быть, ревность? Фрейлина становилась врагом.
– Дамы, – обратилась ко всем Анна, – к концу месяца мы вернемся в Париж. Мадам де Лонсак, позаботьтесь о том, чтобы принца подготовили к отъезду. Мы слишком долго находились вдали от мира.
Новый год в столице начался с большой помпой. Королева больше не была в Лувре пленницей, как она называла себя когда-то в письмах брату. Она присутствовала на каждом дворцовом собрании. Ее платья и драгоценности казались еще более блистательными, а роскошная красота словно расцвела в триумфе материнства. Королева настолько изменилась, что английский посол исписывал страницу за страницей, сообщая, как кротко она приняла изменения в штате фрейлин, продиктованные капризом раздражительного короля, как позволила заменить прежних подруг и не возражала, когда их разослали по родовым имениям. Очень странно, но, несмотря на рождение дофина, король был с ней холоден не менее, чем в былые времена. Зато отношения королевы с Первым министром от состояния обычной вежливости перешли в категорию явно дружественных. Они часто, обмениваясь улыбками, беседовали друг с другом. И это, – добавил посол, – только придавало правдоподобность мерзким слухам, гулявшим по Парижу, да и по другим европейским городам. Конечно, эти слухи лживы, – настаивал он, – и тут же описывал их в деталях. Но маленький принц никак не мог быть сыном Ришелье – у него темные волосы и черные глаза, как у короля. Правда, ему еще и года не исполнилось, а он показал себя очень живым и смышленым малышом и был чрезвычайно жизнерадостен, чем сильно отличался от своего отца, чей угрюмый нрав все больше портился со временем. Герцог Орлеанский лишь ворчал и занимал себя тем, что проглатывал каждый скандальный листок, смаковавший чудодейственное оплодотворение королевы после стольких лет бесплодия.
А король находил утешение в своем необыкновенном ухаживании за фрейлиной собственной жены Мари де Хотфор. Ухаживание (как едко добавил английский посол), никак не приближающееся к осязаемому результату. Девушка, единственная из окружения Анны, сохранила свое место. Говорили, будто на этом настоял король. Манеры ее за последнее время не улучшились: ранее – сама невинность и кротость, теперь она стала надменной и своенравной, доводя короля капризами до отчаяния или наоборот – повергая его к своим стопам с таким кокетством, что будь ее обожателем другой человек, она оказалась бы полностью скомпрометирована. Временами она говорила своим знакомым странные вещи, намекая, будто король настолько утратил чувство порядочности, что предложил ей руку в то время, когда его жена чуть не погибла в родовых муках.
И самое главное – де Хотфор стала непримиримым врагом кардинала и жестоко критиковала королеву. Но ни одна из интриг, исходивших из дворца Ришелье, не смогла настроить Людовика против девушки.
Распространялись слухи, в которых выражалось мнение, что, если кардиналу не удастся устранить Мари де Хотфор, она сумеет вбить клин между ним и королем, даже добьется отставки Ришелье. Так писал посол Англии и не преувеличивал. Кардинал, занятый, как и прежде, по горло работой, обнаружил, что ему немало досаждает необъяснимая ненависть фаворитки короля. К тому же он лишился своего лучшего друга и советчика. Отец Жозеф умер. Жизнь его давно висела на волоске, но он не давал отдыха телу, служа кардиналу, пока волосок не оборвался, а с ним и жизнь монаха-фанатика. Его смерть оказалась серьезной утратой для Ришелье, который даже заболел и предавался горю в одиночестве, пока важные дела не заставили кардинала покинуть уединение своего дворца, чтобы еще более одиноким, чем прежде, столкнуться лицом к лицу с враждебно настроенным Двором и вечно подозрительным королем.
Ришелье чувствовал, что ему нужен помощник, которому он мог бы доверять, – не в роли исповедника и друга, каким был более тридцати лет отец Жозеф, – а как союзник в политике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86