Она тихо застонала, сосредоточившись на мысли, что такая боль не может длиться вечно. Она наверняка скоро пройдет…
Скоро он придет снова, такой же вестник наступающей тьмы, как и птицы, умолкающие на ночь в лесах позади Сандерхерста.
Тяжелая инкрустированная дверь распахнулась с такой силой, что на стене дрогнула картина. Для него не существовало замков, и это было только одним из его правил. Она предпочитала покоряться, зная его крутой нрав. Даже после года супружеской жизни его настроение было трудно предугадать. Он словно стремился остаться для нее тайной, немного пугающей загадкой.
— Милорд…
Она села в постели, натянув на себя простыню. Непрочная защита от желаний мужа. Он не был жесток, только настойчив. Ему нужен был ребенок — наследник. Любой муж хочет этого. Женщина должна исполнить свой долг. Свою обязанность. Ответственность. Слова, тяжелые как камни.
— Я был бы бесконечно признателен, если бы ты все же выучила мое имя, Алиса. Куда приятнее, когда в спальне к тебе обращаются по имени.
Он остановился перед ней, совершенно обнаженный, не обращая внимания, что она свернулась под простыней в комок, словно стремясь полностью отгородиться от него. Он свободно владел своим телом, что порой шокировало ее.
— Не понимаю, что вы от меня хотите, милорд… Арчер, — поспешно поправилась она.
— Значит, я оставил вас в неведении относительно целей супружества, жена, — произнес он, и в его глазах блеснул огонек самоосуждения.
Алисе же показалось, что они зажглись дьявольским огнем. Его юмор пугал ее, а способность с легкостью высмеять себя всегда казалась странной чертой характера. Она понимала его не больше, чем в дни помолвки, и, если честно, не слишком стремилась проникнуть во внутренний мир мужа.
Она мечтала о мягком и нежном человеке, а судьба дала ей Арчера, походившего на дикий ветер, сметавший все на своем пути. В его присутствии она чувствовала себя сорванным с дерева листком.
Во время их свадебного путешествия он настоял, чтобы она делила с ним постель каждую ночь. Неслыханно скандальное требование! На протяжении бесконечных шести месяцев она жаждала вернуться под крышу родного дома, он же был одержим желанием зачать ребенка. Ночью она лежала под ним, вцепившись в простыни и стараясь не делать ни одного лишнего движения, чтобы не разжечь его страсть еще больше. Он часами ласкал ее, лизал кожу, сосал груди, предназначенные только для младенца. Он казался удовлетворенным, когда унизительное тепло внизу живота и выступающая влага, которой она так стыдилась, облегчали ему путь. Тогда он толчком входил в нее, его дыхание становилось громким и тяжелым, а выражение лица было таким яростным, что она пугалась еще больше и непрестанно молилась, чтобы все это поскорее кончилось.
Два месяца назад он услышал, как она шепчет молитву. С тех пор она сократила его посещения, ссылаясь на слабость или мигрень. Сегодня она прибегла к другой уловке:
— Я не могу принять вас. У меня женские дни. Такая откровенность смутила ее, на бледных щеках проступили яркие пятна. Но она надеялась, что ее слов окажется достаточно.
— Я снова, как видно, лишен радости вкусить вашей страсти.
Она закрыла глаза, защищаясь от его жестокости, желая только одного: чтобы он просто ушел и оставил ее в покое в этой великолепной комнате, отделанной в ее любимых тонах, розовом и золотом, — его свадебный подарок. Спальня была слишком большой, в ней будто таилось множество теней. Она ненавидела ее, как и все остальные комнаты в этом чудовищном доме. Говорили, что она составила удачную партию, однако она с радостью рассталась бы и с титулом, и с этим домом.
Ее отец сказал, что она станет женой графа. Сестрам, похоже, понравилось, что богатство их семьи увеличится благодаря родственным отношениям с будущей графиней.
Но ей совсем не хотелось становиться графиней, она чувствовала себя неспособной выполнять обязанности, о которых ей все твердили.
Алиса скорчилась под простыней, чувствуя себя ни на что не годной, бесполезной и испытывая мучительный стыд.
Мэри-Кейт почувствовала, что ее сейчас стошнит.
Она добралась до соответствующей посудины как раз вовремя. Девушка стояла на полу на коленях, снова и снова содрогаясь в конвульсиях, совершенно беспомощная от слабости и дурноты.
— Вот.
Kто-то протянул влажную салфетку. Большая мужская рука убрала с ее потного лица пряди волос. Ей было слишком Ллохо, чтобы смутиться или обратить внимание на того, кто стал свидетелем ее унижения.
Сколько она так просидела? Она не знала. Да и какое это имеет значение? Лишь бы утихла боль в голове, утихомирился желудок. Влажная ткань, которую Мэри-Кейт прижала к лицу, сослужила двойную службу — освежила прохладой и скрыла пылающие щеки от глаз стоявшего рядом доброго самаритянина. Физическое страдание сменилось неловкостью.
— Как вы себя чувствуете? Позвать врача?
Голова все еще болела, хотя не так сильно, как раньше. Прошло несколько томительных минут, пока девушка убедилась, что ночной горшок ей больше не понадобится.
Обрадовавшись, что хотя бы с этим все в порядке, она покачала головой и подняла глаза.
Мэри-Кейт словно ударили. Она дважды пыталась заговорить и не смогла. Прижала руку к груди. Защищаясь? Или желая убедиться, что сердце все еще бьется в груди?
— Вам снова нехорошо?
Он протянул руку, чтобы помочь ей встать, но вместо того, чтобы опереться на нее, Мэри-Кейт продолжала сидеть, уставясь на незнакомца.
— Вы… — едва слышно выдохнула она.
Он оказался выше, чем она думала, с широкими плечами, обтянутыми прекрасно сшитым темно-синим жилетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88