За эти семь лет она превратила себя в другого человека. Дженет, которая жила с родителями в маленькой деревушке за Тейном, исчезла. Она едва помнила свой язык, почти забыла мелодии, которые напевала. Даже речь ее изменилась. Она разговаривала теперь скорее как англичанка, чем как шотландка.
Да, но в груди у нее бьется необузданное сердце.
– Вы что же, дуетесь, Дженет? Служанке это не пристало. Подайте мне рабочую корзинку, – сказала Харриет.
Дженет наклонилась, чтобы взять корзинку с вышиванием. Она молча поднесла ее Харриет и молча держала в руках, пока та выбирала нитки для будущего узора.
– Держите корзинку как следует, Дженет. У вас дрожат руки.
Дженет поставила тяжелую корзинку себе на колени.
– Мне не нравится оттенок синего, который вы выбрали. О чем вы только думали? – Харриет рылась в нитках. В обязанности Дженет входило каждый вечер приводить нитки в порядок, наматывать их на маленькие катушки. – Или вы надеетесь, что избавитесь от необходимости выполнять мои поручения, проявляя такой дурной вкус?
– Вы просили именно такой оттенок, Харриет. Цвет дельфиниума.
Харриет окинула ее взглядом и нахмурилась.
– Вы хотите сказать, что я ошибаюсь? Не могу поверить, что вы так глупы.
– Если вам не нравится выбранный мной оттенок, Харриет, – спокойно проговорила Дженет, – вам, вероятно, в другой раз придется самой сходить в деревню.
И тут же опустила глаза, испугавшись собственных слов. Во всем виновато полнолуние, да, полнолуние. Неужели она забыла свое место? Да, о да, забыла. Великолепно. В кои-то веки она сказала правду. Честность била ключом из каждой поры ее тела, удерживаемая только волей и благоразумием. Ее могут уволить за эти слова, несмотря на семейные узы. И где она тогда окажется? На дороге, и будущего у нее будет еще меньше, чем теперь.
– Извините меня, Харриет, – тихо сказала она.
– Вы, верно, больны, Дженет, если говорите такие глупости. Вот в чем дело, да? Позвоните миссис Томас, пусть она принесет вам дуврский порошок.
– Нет-нет, Харриет, – поспешно возразила Дженет. – Наверное, я просто устала. – Даже если бы она была больна, она стала бы это отрицать, лишь бы избежать приема порошков. От них бурчит в животе, а по ночам снятся немыслимо причудливые сны. Когда ее заставили принять их в последний раз, она проснулась, мокрая от пота. Тогда-то она и поклялась, что никогда больше не станет принимать эти порошки.
– С чего бы это вам устать? Вы сегодня не делали ничего важного. – Харриет улыбнулась так, что Дженет не стала напоминать ей, что она ходила в деревню и обратно, и не один раз, а дважды, просто потому что Харриет забыла сразу же сказать, что ей было нужно.
– Вероятно, вы правы, – сказала Дженет. – Я заболеваю.
– Как это неразумно с вашей стороны – заболевать и находиться в моем присутствии. Оставьте меня.
Дженет поставила корзину с вышиванием на пол рядом с Харриет и кивнула. Потом вышла, прежде чем Джереми успел пожелать ей спокойной ночи.
Но Дженет не легла в постель. Ночь еще только началась; луна еще только всходила; очарованию весеннего ветерка было трудно противиться. Мгновение было слишком ценным; свобода предоставлялась Дженет слишком редко, чтобы не воспользоваться ею.
Она будет необузданной, хотя бы совсем недолго.
По имению Хэнсона с восточной стороны дома бежал мелкий ручеек. По утрам казалось, что вода в нем горит – так падали на него солнечные лучи. Ручей напоминал Дженет о Тарлоги и о ручье, который протекал мимо их маленького коттеджа. По утрам он мерцал совсем как этот, а потом снова исчезал под землей.
Сейчас ручей был черным, его освещали только лунные отблески. Дженет повернулась лицом на север, жалея, что она не птица и не может летать, тогда она нашла бы себе какое-нибудь гнездо среди деревьев на краю озера. Она почти чувствовала, что Шотландия зовет ее отсюда, словно знает, что одна из ее дочерей заблудилась на чужбине. Это было у Дженет в крови – эта тоска, такая глубокая и такая острая, что иногда хотелось зарыдать. Можно изъять шотландца из его страны, но нельзя изъять страну из шотландца – эту присказку она слышала с детства, но никогда не понимала ее истинного смысла, пока не рассталась с землей, на которой родилась.
Дженет присела на край ручейка, на поросший мхом берег. Ночь была приветлива, словно она одобряла побег Дженет в необузданность. Всего лишь раз. На несколько мгновений за семь лет. А потом она снова станет здравомыслящей Дженет.
Она сбросила туфли и чулки, подняла выше колен свое практичное платье, которое ей полагалось носить как прислуге, и вошла в воду. Вода была холодная, несмотря на весну. Быть может, этот холод она несла от самых высоких гор Шотландии. «Не фантазируй, Дженет». Скорее всего это просто степенный маленький английский ручей. Скромный и благопристойный, никогда не выходящий из берегов, никогда не бурлящий. Он не станет пробиваться сквозь торф и пахнуть дымом. Он будет пробираться мимо камней и камешков самым скромным образом.
– Трудно ли следить за своими манерами, ручеек? Ты думаешь, тебе это так же трудно, как и мне? Как мне хотелось бы не быть постоянно вежливой, – тихо сказала она.
Внезапно из темноты послышался чей-то голос:
– Ты что же, брауни, если разговариваешь с водой?
Она вскинула голову. И увидела всего лишь тень – длинную темную тень рядом с деревом. Сердце гулко забилось. Руки вцепились в юбку, поддерживая ее над водой. «Не стой, Дженет, в такой позе». Она убежала бы при звуках этого голоса.
А может быть, и не убежала бы. Может быть, подошла бы к тому, чей голос был темным и плотным, как воздух в летнюю ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25