Но Порсенна всякий раз отвечал им:
— Несмотря на искушение, я никогда не называл себя лукумоном, потому что я не лукумон. Разум, мужество и чувство справедливости — вот главное, что отличает человека достойного от труса и глупца. Сострадай страждущему, поддерживай слабого, умей окоротить наглеца, облегчи кошель корыстолюбца, позволь пахарю владеть землей, которую он обрабатывает, защищай свой народ от грабителей и прочих мерзавцев. Это заповеди, которых мне достаточно, дабы управлять Клузием. Чтобы их усвоить, не нужно быть лукумоном. Если мой сын и впрямь родился лукумоном, то ему придется самому отыскать себя и свой город. Так делали все лукумоны прежних времен. Никто не может быть лукумоном только по происхождению. Лишь достигнув сорока лет, лукумон находит в себе силы для самопознания и добивается признания от других. Вот почему я должен отказаться от своего сына.
В тот год, когда мне исполнилось семь лет, отец взял меня с собой в Сибарис — самый культурный греческий город во всей Италии — и там поручил заботам своего старого друга, решительно запретив ему говорить мне что-либо о моем происхождении. Видимо, Ларсу Порсенне нелегко далось такое решение, ибо я был его единственным сыном — моя мать умерла, когда мне было всего, три года, и отец не захотел больше жениться. Однако он считал своей обязанностью посвятить сына своему народу и не хотел, чтобы я стал ложным лукумоном.
Я думаю, он собирался издалека следить за тем, как я взрослею, и заботиться обо мне, но тут внезапно разразилась война между Кротоном и Сибарисом, и Сибарис прямо-таки стерли с лица земли. Там жили четыреста семей, и спаслись только женщины и дети, которые успели отплыть на кораблях в Ионию, в Милет. Разумеется, друг моего отца отправил меня с ними, ибо до Этрурии я бы один не добрался, а в Сибарисе, захваченном кротонцами, меня ожидала участь раба. Сам же он погиб, сражаясь, как и все прочие мужчины, хотя про жителей Сибариса и говорили, что они были изнежены и привыкли к роскоши и наслаждениям.
Друг Ларса Порсенны даже в этом крайнем случае не посмел нарушить обещание, данное им моему отцу, и не стал рассказывать о том, кто я, людям, плывшим со мной в Ионию на одном корабле. Впрочем, всем им было не до меня и моего происхождения — у них и своих забот хватало. Как только окончился траур по разрушенному Сибарису, его чудом спасшиеся жители превратились в докучливых просителей, от которых каждый город прямо-таки мечтал избавиться. Тем временем отец мой погиб — на охоте раненый кабан сбил его с ног и так истерзал клыками, что Ларс Порсенна скончался от потери крови. Он всегда был здоров и силен, и ему не было еще и пятидесяти лет. Слава о нем, я думаю, будет жить вечно, пока на земле останется хоть один этруск.
Приходили ко мне как-то сестры моего отца; они хотели познакомиться со мной, но даже не попытались обнять, а их дети смотрели на меня большими удивленными глазами. Они уверяли меня в том, что охотно поделятся со мной отцовским наследством, сокровищами, не требуя никаких доказательств моего происхождения, но когда я сказал им, что вернулся в Клузий вовсе не за наследством, вздохнули с видимым облегчением. Им было бы трудно убедить своих достойных супругов согласиться на новый раздел имущества, хотя у нас и принято, что женщина владеет имуществом и наследует все наравне с мужчиной. Наши женщины настолько самостоятельны, что гордый своим происхождением мужчина всегда называет имя матери рядом с именем отца. От своих теток я узнал, что мое собственное имя звучит как Ларс Турмс Ларкхна Порсенна, поскольку моя мать была из древнего рода Ларкхнов.
О ней говорили, что она была очень красивой, но замкнутой женщиной; представители знатных этрусских родов вообще отличаются любовью к одиночеству. Отец же происходил из иной семьи — куда более молодой и многочисленной. Он смог посвататься к ней только тогда, когда добыл на войне славу и трофеи. Правда, говорили также, что как-то моя мать, будучи еще совсем девочкой, бросила ему яблоко, забавляясь у реки с подругами.
Мои родственники, с которыми меня связывали теснейшие кровные узы, оставались для меня чужими. Они не сторонились меня, но разговаривали со мной не больше, чем другие. Они с любопытством ждали дня испытаний.
Летом юноши города усиленно готовились к осенним спортивным состязаниям. Среди молодых людей находили самого красивого и самого сильного, чтобы он представлял Клузий на тех играх, где по обычаю выбирали ведущий город Союза сроком на один год. Счастливец получал венок, а также священный круглый щит города и священный меч, чтобы привыкнуть пользоваться ими. Впрочем, старики говорили, что исход соревнований уже на протяжении сотен лет не имел никакого политического значения. Победитель получал в награду девушку, предназначенную для жертвоприношения, немедленно давал ей свободу, и его город до будущей осени занимал почетное место в Союзе.
Я рассеянно слушал все эти рассказы о стародавних обычаях, потому что мне никак не удавалось разобраться в себе и отыскать в своей душе кого-то лучшего, чем Турмс, сын Ларса Порсенны. Я жил в прохладных тихих покоях среди изумительных ваз и статуй, спал на мягком ложе, пил вино и ел вкусную еду, так что со стороны могло показаться, что у меня было все. Однако же мне чего-то недоставало, и это «что-то» мне следовало обрести в глубинах моего собственного «я». Если бы я знал, чего именно мне не хватает! Напрасно стучался я в ворота моего сердца.
Временами мне казалось, что я начинаю кое-что понимать, и тогда чувствовал себя счастливым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176