К нам присоединился и один из императорских мастеров, немец Иоганн Грант. Я впервые встретился с этим замечательным человеком, об искусстве и талантах которого был весьма наслышан. Грант – чернобородый мужчина средних лет. Его лоб избороздили морщины – следы напряженных размышлений, а глаза смотрят проницательно и беспокойно. Он обрадовался, когда узнал, что я немного говорю по-немецки. Сам он прекрасно владеет латынью и уже неплохо выучил греческий. Император взял его к себе на службу после Орбано и платит немцу то жалованье, которое Орбано безуспешно выпрашивал у василевса.
Грант сказал:
– Это пушка – чудо литейного искусства, превосходящее все границы возможного. Большего орудия не сумеет создать никто. И если бы я не знал, что из него уже делали пробный выстрел в Адрианополе, то не поверил бы, что оно способно выдержать давление, которое создает внутри такой огромный пороховой заряд. И за сто дукатов я не согласился бы стоять поблизости от этой пушки, когда к ней будут подносить фитиль.
Джустиниани покачал головой:
– Я, бедный, взял на себя ворота святого Романа, поскольку других желающих защищать их не нашлось. А теперь вот как-то не жалею о своем выборе. Охотно уступаю венецианцам право поучаствовать здесь в занятной заварушке.
Венецианский посланник ответил, задетый за живое:
– Я вообще не знаю, кто останется на стене или в башне, когда эта пушка выстрелит. Мы ведь только мирные купцы, и многие из нас изрядно заплыли жиром. Меня самого мучает одышка, когда я взбираюсь на стену, да и сердце пошаливает…
Джустиниани усмехнулся:
– Что ж, за Влахерны надо платить. Но если хочешь, я с удовольствием уступлю тебе свою неудобную башню, займу императорские покои – и обещаю завтра утром выйти за стену. Давай меняться. Я не против.
Багроволицый посланник подозрительно посмотрел на Джустиниани, потом смерил взглядом гигантские стены и башни Влахерн и сравнил их с другими частями стены, защищавшей город с суши. А затем коротко ответил:
– Шутишь?!
Немец Иоганн Грант расхохотался и заметил:
– Мы с императорскими мастерами сделали для развлечения кое-какие расчеты и математически доказали, что такой огромной пушки отлить нельзя. Но даже если кому-нибудь это и удастся, она сможет лишь уронить каменное ядро на землю. Все это мы готовы обосновать с помощью цифр. Так что завтра я просто обязан встать на стене напротив пушки, прикрываясь таблицей умножения, как щитом.
Потом Джустиниани отвел меня в сторону и проговорил:
– Жан Анж, друг мой. Никто не знает, что случится утром, поскольку ни один человек никогда не видел орудий таких размеров. Возможно, они и правда способны несколькими выстрелами пробить брешь в стене, хотя я в этом очень сомневаюсь. Останься тут и наблюдай за этой большой пушкой. Поселись во Влахернах, если венецианцы тебя туда пустят. Мне бы хотелось иметь здесь надежного человека, пока не выяснится, чего можно ожидать от этого орудия.
Иоганн Грант сразу принялся опекать меня, поскольку оба мы чужаки и среди греков, и среди латинян. Грант – человек неразговорчивый, а если и отпускает порой какие-нибудь замечания, то в основном саркастические. Он показал мне пустые мастерские у Калигарийских ворот, где осталась лишь горстка греческих сапожников – перепуганных стариков, ремонтировавших солдатские сапоги. Всех молодых мужчин, в том числе и подмастерьев, отправили на стены. Мы бродили по коридорам и залам императорского дворца, в котором жили теперь венецианские купцы и добровольцы. Посланник Минотто занял опочивальню самого василевса и проводит ночи на пуховых подушках и под пурпурными покрывалами.
Отопительная система дворца, состоящая из проложенных под полами труб с теплым воздухом, пожирает невероятное количество дров. И потому император еще ранней весной запретил обогревать дворец, хотя ночи тогда стояли еще холодные. Василевс хотел сберечь все дерево в городе для пекарен и других полезных дел – и прежде всего для ремонта стен, на тот случай, если туркам и впрямь удастся пробить в них бреши.
Вечером я увидел, как венецианские стражники, пытаясь согреться, разводят костер на отполированном до блеска мраморном полу в самом центре большого церемониального зала. Мрамор трескается, а дым покрывает копотью бесценный мозаичный потолок.
12 апреля 1453 года
Я встал на рассвете. Мало кто спал этой ночью спокойно. Греки молились. Латиняне беспрестанно пили вино. Когда холодным утром я выбирался из дворца, то в коридорах ноги мои скользили на заблеванных полах.
Над противоположным берегом Босфора взошло солнце. Никогда еще оно не сияло так ярко. Холмы Азии казались желто-золотыми. С Мраморного моря дул легкий бриз.
Со стены я мог видеть, как молятся турецкие солдаты. Мысли мои летели вслед за мыслями султана Мехмеда. Наверное, он недолго спал этой ночью. Если весь город замер в напряженном ожидании, то в таком же ожидании трепетало, несомненно, и сердце Мехмеда.
Потом мы увидели султана на белоснежном коне, въезжавшего на холм в окружении полководцев и отряда телохранителей в зеленых одеждах. Бунчуки пашей и визирей развевались на древках. Султан прибыл, чтобы осмотреть самую большую свою пушку, но благоразумно остановился в пятистах шагах от нее. Коней отвели в сторону. Когда турецкие пушкари со всех ног кинулись прочь от гигантского орудия, оставив рядом с ним только полуголого раба, который размахивал дымящимся фитилем на длинной жерди, чтобы тот как следует разгорелся, венецианский посланник не выдержал и приказал своим людям покинуть опасный участок стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93