Почему, во имя Аллаха, ты не позволишь Микаэлю напиться, а мучаешь его своими признаниями?
Джулия отерла слезы, подняла заплаканное лицо и проговорила:
– Микаэль сам этого хочет, сколько бы он ни пытался отрицать. По какой-то странной и непонятной причине тело мое не может ему лгать. Наверное, я действительно люблю этого мужчину. Но если это так, то я влюбилась первый раз в жизни – да еще так страстно, что меня аж зло берет: ведь я легко могла бы найти множество других, куда лучших!
Она пришла в такое возбуждение, что затопала ногами и, сверкая глазами, блестящими от вина, закричала:
– Да что же это за дьявольское наваждение?! Почему я привязалась к этому наивному, простодушному человеку так, что чувствую, отвращение к самой себе, стоит мне взглянуть в его доверчивое лицо? Мне кажется, будто я отнимаю у невинного ребенка любимую игрушку!
Я не верил своим ушам, но, не обращая внимания ни на что другое, внимал лишь ее признаниям в любви – и совершенно не мог взять в толк, почему до сих пор Джулия всегда относилась ко мне так плохо. В конце концов я резко прикрикнул на нее, приказывая ей замолчать. Ах, если бы она это сделала. Но вино затуманило ей голову, и женщина продолжала:
– Микаэль, любимый мой Микаэль! Прости меня, но напрасно ты думаешь, что я – девица! Я вообще не могу понять, почему ты вбил себе в голову эту дурацкую мысль!
– О Боже! – потрясенно воскликнул я. – Но кто и когда тебя обесчестил?! Разве не старался я все время спасти тебя от насилия?
Я чувствовал себя так, словно осел лягнул меня в челюсть. А Джулия, ломая тонкие пальцы, продолжала:
– Я вовсе не так молода, как тебе кажется, мне давно уже исполнилось двадцать пять, и мы с тобой почти ровесники. Я уже дважды была замужем, хоть оба раза – за стариками. Первый раз я пошла под венец по воле своей матери. Мне тогда едва минуло четырнадцать, но мои разноцветные глаза нагнали такого страха на моего супруга, что во время брачной ночи его хватил удар. Второй муж тоже скоропостижно скончался, и мне пришлось отправиться в Святую землю, чтобы укрыться от грязных подозрений. Я подкупила капитана, чтобы он взял меня на борт без ведома властей, а в пути – как ты знаешь – встретила тебя.
Все это свалилось на меня так неожиданно, что я даже не мог до конца понять смысла ее слов и лишь сумел пробормотать:
– Но когда мы познакомились на корабле паломников, ты сама все время давала мне понять, что ты – девица. Зачем ты это делала?
Джулия обиженно ответила;
– Никогда в жизни я не говорила тебе, что я – девица! Но когда на острове Цериго ты испугался моих глаз и не отважился дотронуться до меня, нанеся мне этим самое страшное оскорбление, какое только можно нанести женщине, я попыталась утешить себя мыслью о том, что ты бережешь мое целомудрие, и сама стала смотреть на тебя другими глазами. С тех пор я была чиста, как невинная девушка, Микаэль!
Тут она покраснела, опустила глаза и добавила тихо:
– Ну, почти как невинная девушка.
Когда я увидел, как она прячет глаза, меня охватил праведный гнев. Я в ярости схватил ее за волосы, как следует тряхнул и прошипел:
– Ты почему краснеешь и не смотришь мне в глаза? Ты что, обманывала меня и с мусульманами, бесстыдная, лживая баба?
Заслоняясь от меня руками, она ответила:
– Бог свидетель, ни один мусульманин меня даже не коснулся – за исключением капитана Драгута и еврея Синана, в чьи руки я попала как беззащитная рабыня. Не могла же я противиться их воле! А здесь, в Алжире, я думала только о тебе, Микаэль, и потому жила почти целомудренно.
Поняв, как отвратительно она обманывала меня и как подло мне врала, я оттолкнул ее, и по щекам моим потекли слезы. Она же не решалась прикоснуться ко мне и смотрела на Мустафу, словно ища у него помощи. Но даже дервиш Мустафа, который и сам вряд ли мог служить образцом законопослушания и непорочности, был потрясен ее признаниями. И прошло немало времени, пока ему удалось наконец найти нужные слова:
– Помни, что Аллах велик и милосерд, Микаэль эль-Хаким! Эта женщина, несомненно, любит тебя пылко и страстно; иначе она ни за что не стала бы обнажать перед тобой свою грешную душу. Для твоего собственного спокойствия было бы, разумеется, лучше, если бы она напоила тебя до беспамятства, а потом разделила бы с тобой ложе. Назавтра ты бы и понятия не имел о том, что между вами было. Но Аллах рассудил иначе. И теперь тебе остается лишь одно: подчиниться воле Его и думать о Джулии как о еще молодой и, несомненно, красивой вдове.
Безупречная логика Мустафы помогла мне успокоиться – и я понял, что было бы ханжеством придавать прежней жизни Джулии слишком большое значение. Ведь сам я совершил самый страшный грех на свете – отрекся от христианской веры и принял ислам. Может, Джулия и оступалась много раз – но она, во всяком случае, оставалась христианкой, и значит, ее вина куда меньше моей.
Осознав собственное ничтожество, я не мог осуждать эту женщину слишком сурово. И вообще, было более чем справедливо, что в наказание за мои тяжкие грехи мне свалилась на голову эта лживая, скверная баба. Потому-то я и проговорил:
– Что ж, так тому и быть. Я и сам не безгрешен. Так как же я могу бросить в кого-то камень? Однако я все равно не понимаю, почему ты с таким упорством изображала из себя девицу?
Увидев, что гнев мой сменился печалью, Джулия набралась смелости и со слезами на глазах ответила:
– Я поступила так только ради тебя, любимый мой Микаэль! Кроме того, люди верили моим предсказаниям лишь потому, что считали меня девственницей. И никто не смел меня даже пальцем тронуть или сделать мне грязное предложение – за исключением, конечно, этой обезьяны Абу эль-Касима, который подозревал что-то с самого начала – ибо он гораздо опытнее тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96