Ибо независимо от того, насколько трудной и хлопотной казалась стороннему наблюдателю возможность получить постоянное место в серале, настолько все было просто, если приказ о предоставлении должности исходил сверху.
Когда мы принесли дары Хайр-эд-Дина в великолепный дворец великого визиря Ибрагима, расположенный позади казарм янычар, визирь ни словом, ни жестом не показал, что узнает меня. Однако уже на следующее утро главный лоцман султана Пири-реис послал за мной своего слугу, в то время как к Антти прибыл посланник паши султанской артиллерии – воин, одетый лишь в кожаные штаны до колен.
Без лишних вопросов я отправился следом за босоногим слугой, который привел меня на берег Мраморного моря, где на склоне холма, за высоким деревянным забором, среди желтеющих уже акаций, стоял дом Пири-реиса.
Во дворе, вокруг наполненного водой бассейна, скрестив ноги, сидели янычары-калеки, пострадавшие в морских сражениях, и с великим искусством вырезали из дерева модели кораблей, оснащая их парусами и крошечными веслами. Я приветствовал их именем Аллаха, и они ответили мне низкими поклонами.
Сам дом был невысоким и казался заброшенным, но неожиданно обширным. Меня проводили в скромно обставленную залу для приемов, где под потолком висели модели кораблей. Главный лоцман Великой Порты сидел на грязной подушке и дрожащей рукой листал страницы большого атласа, располагавшегося перед ним на специальной подставке. Я был крайне удивлен, когда заметил, что Пири-реис надел праздничный халат и тюрбан, стараясь таким образом подчеркнуть свое уважение ко мне. Несмотря на это, я бросился перед хозяином дома на колени и поцеловал носок его туфли, приветствовал старика именем Аллаха милосердного и назвал светочем морей, тем, кто мореходам, скитающимся во мраке по неизведанным водам, озаряет ночную тьму сиянием дня.
Моя скромность и кротость настолько понравились Пири-реису, что старый лоцман приветливо улыбнулся, жестом предложив занять место подле себе. Ему было лет шестьдесят, его борода уже приобрела серебристо-сероватый оттенок, а близорукие глаза окаймляла сеть морщин. В сущности, он был приятным стариком.
– Мне говорили, что ты – человек ученый, – по-итальянски обратился он ко мне. – Говорят, что ты владеешь многими христианскими языками, лично знаком с европейскими монархами, разбираешься в вопросах политики и дипломатии и желаешь углубить свои познания в области мореплавания и чтения морских карт. Не хочу произносить здесь имени твоего покровителя, ибо ты лучше меня знаешь, кто он такой. Но во благо ему я готов служить тебе и делиться с тобой всем, что сам я знаю и умею. Приказывай, Микаэль эль-Хаким, и не забудь повторить ему мои слова, если он когда-нибудь соизволит выслушать тебя.
Из сказанного я понял, что этот высокочтимый старик боится меня, простого раба, полагая, что я любимец великого визиря Ибрагима. Я немедленно заверил Пири-реиса, что желаю лишь верно служить ему, усердно и тщательно выполняя любую работу, которую он соизволит доверить мне. Однако самое заветное мое желание – трудиться в палате султанской картографии, ибо я надеюсь в скором времени настолько хорошо изучить турецкий язык, что смогу стать драгоманом.
Пири-реис, широким жестом обводя комнату, сказал:
– Вот здесь – кабинет султанских карт.
Немного помолчав, старик добавил:
– Не сердись на меня, но я должен сказать тебе, что немало знаменитых христианских мореходов побывало в моем доме; все они хвастались своими познаниями, а некоторые из них, стремясь снискать расположение владыки Блистательной Порты, даже приняли ислам, так и оставшись неверными в душе. Их образ жизни и поведение вызывали всеобщее возмущение. Они воровали и пачкали мои карты, в пьяном виде ломали модели кораблей, приставали к молодым рабыням и преследовали даже замужних женщин. Из-за них у меня была масса неприятностей, пользы же – почти никакой. Поэтому надеюсь, что ты не захочешь поселиться в моем доме, по крайней мере до тех пор, пока я не узнаю тебя получше.
Я страшно испугался, подумав, что таким образом он пытается избавиться от меня, и поспешно ответил ему:
– Я женатый человек и вместе с женой живу в городе. Не отказывай мне в своем покровительстве, ибо мне необходимо прокормить и одеть себя и жену, и я нуждаюсь в постоянном заработке.
Старик поднял руку ладонью вверх, воззвал к Аллаху и проговорил:
– Не пойми меня превратно, Микаэль эль-Хаким. По воле твоего благодетеля ты, разумеется, получишь вознаграждение за свои труды. Ты нравишься мне, но прошу, не повышай голоса и не ссорься со мной, как обычно делают христиане, ибо больше двенадцати серебряных монет в день, не считая новой одежды ежегодно, я не могу тебе заплатить.
Он не спускал с меня пытливых глаз, я же быстро подсчитал, что это около шести золотых дукатов в месяц – сумма, которой не следует пренебрегать человеку, с трудом отличающему весло от паруса. Поэтому я с благодарностью поцеловал жилистую руку старика. Моя искренняя признательность, видимо, порадовала его, ибо он сказал:
– Поверь мне, если ты действительно собираешься углубить свои знания, то эта скромная плата обеспечит твое будущее куда надежнее, чем самый тугой кошелек. Никто не станет завидовать тебе, и у тебя не будет врагов. Ты можешь приходить и уходить, когда захочешь, и спрашивать обо всем. Об одном лишь прошу тебя: никогда не появляйся здесь пьяным, лучше извести меня о своем недомогании.
Видимо, он был самого плохого мнения об отступниках и каждого христианина подозревал в пристрастии к вину. Не желая показывать, сколь глубоко его слова задевают меня, сколь болезненно ранят мое самолюбие, я решил своим примерным поведением доказать старому лоцману, как сильно он заблуждается – по крайней мере в отношении меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96