– Быть этого не может! Какая же это фру Фалькен берг? Неужто капитан женат на ней?
– Да, дорогой Гринхусен. Капитан женат на своей жене. А почему ты спрашиваешь?
– Но ведь это же кузина, голову д a ю на отсечение, что это она! Это же кузина нашего инженера!
– Ох, Гринхусен, Гринхусен! Хоть бы и кузина, дальше-то что?
– Голову даю на отсечение, что я встречал ее у ин женера, и не раз.
– Может, она и кузина ему. Какое нам с тобой дело до этого?
– Я сразу ее узнал, едва она из поезда вышла. Она тоже на меня поглядела и вся вздрогнула. Она долго так стояла, у нее прямо дух захватило. А ты еще будешь мне зубы заговаривать… Только я вот чего не пони маю… Она, значит, отсюда?..
– Какой тебе показалась фру? Грустной или весе лой? – спросил я.
– Не знаю. Нет, да, ей-богу, это она. – Гринхусен покачал головой. Он никак не мог понять, что фру и кузина – одно лицо. – А ты, разве ты не встречал ее у инженера? – спросил он. – Разве ты не узнал ее?
– Какая она была, веселая или грустная?
– Веселая? Пожалуй, что и веселая. А мне почем знать. Уж больно странные разговоры они вели по дороге, они еще на станции начали эти разговоры. Я иногда ни словечка не понимал. «Теперь все дело в том, сумею ли я найти нужные слова, – это она ему гово рит, – но я всем сердцем хочу попросить у тебя прощения». – «И я тоже», – это он ей отвечает. Ну, ты когда-нибудь слышал про такое? А по дороге оба сидели и плакали, вот ей-богу. «Я, знаешь, дом покрасил и вообще кое-что подновил». А она ему: «Вот как?» Потом разговор зашел про какие-то ее вещи, что они все в неприкосновенности; уж и не знаю, про какие вещи они толковали: «Мне кажется, все они лежат там, где лежали». Ну, ты когда-нибудь слышал про такое?! «Твои вещи», – это он ей сказал. А потом он и говорит ей, что ту, которую звали Элисабет, он давно выкинул из головы и вообще никогда в голове не держал, так вроде можно было его понять. А фру как расплакалась после этих слов, и прямо места себе не находила. Только она ни чего не говорила, ни про какую поездку за границу, помнишь, капитан-то рассказывал. Знамо дело, она при ехала от инженера.
Тут я подумал, что мне, пожалуй, не следовало брать Гринхусена в Эвребё. Сейчас уже поздно жалеть, но все-таки я пожалел об этом. И без обиняков сказал Гринхусену все, что я думаю.
– Заруби себе на носу, – сказал я, – что все мы не видели от фру ничего, кроме добра, и от капитана тоже. И если ты вздумаешь трепать своим длинным языком, ты пулей вылетишь отсюда. Советую тебе подумать, место здесь хорошее, жалованье хорошее, еда тоже. Помни об этом и держи язык за зубами.
– Твоя правда, да-да, – как-то уклончиво ответил Гринхусен. – Так ведь я ничего и не говорю, я сказал только, что она как две капли воды похожа на ту самую кузину. А больше я ничего не сказал. Первый раз встречаю такого человека, как ты! Ежели вглядеться, у этой вроде бы и волосы чуть посветлей, чем у кузины, я ж не говорю, что у них одинаковые волосы. И отродясь не говорил. А коли ты хочешь знать, чего я думаю, так я тебе скажу без утайки, та кузина, по-моему, нашей фру и в подметки не годится. Провалиться мне, коли я хоть минуту думал другое. Где это видано, чтобы благород ная дама приходилась кузиной такому типу, я и врагу этого не пожелаю. Не из-за денег, ты ведь сам знаешь, мы с тобой не такие, кто из-за кроны готов удавиться, но с его стороны это неблагородно – сунуть мне в руку две кроны, а потом вычесть их при окончательном рас чете. Вот. Больше ты от меня ни звука не услышишь. Но таких людей, каким стал ты за последнее время, я в жизни не встречал. Слова тебе не скажи, сразу взбеле нишься. Ну что я такого сказал? Инженер оказался жмо том, только подумай – две кроны в день, и это на своих харчах, да еще жилил, где мог. Я и разговаривать с тобой об этом больше не желаю, я просто сказал тебе, чего я думаю, коли тебе так любопытно.
Но вся болтовня Гринхусена ясней ясного доказыва ла, что он узнал фру и ни минуты не сомневается в том, кто она такая.

Теперь все было в полном порядке – господа дома, дни светлые, урожай обильный. Чего же еще желать!
Фру приветливо поздоровалась со мной и сказала:
– Эвребё теперь нельзя узнать, ты так славно все покрасил. Капитан тоже очень доволен.
Она казалась спокойнее, чем когда я последний раз встретил ее на лестнице отеля. И дыхание у нее не стало прерывистым от волнения, как при встрече с Гринхусе ном. Значит, мое присутствие не тяготит ее, – подумал я, обрадовавшись. Только почему она не оставила свою но вую привычку часто моргать… На месте капитана я непременно спросил бы ее об этом. Да еще на висках у нее разбежались едва заметные морщинки, но они ее ничуть не портили, право слово.
– К моему величайшему сожалению, не я выбрала эту прелестную серую краску для дома, – продолжала фру. – Тут ты что-то напутал.
– Значит, я просто позабыл. Впрочем, теперь уже все равно, тем более что сам капитан одобрил серый цвет.
– Лестница тоже прелестна и комнаты наверху. Они стали вдвое светлей.
Мне-то ясно – это сама фру хочет быть вдвое светлей и вдвое добрей. Она бог весть почему вообразила, что ее долг – ласково поговорить со мной, но я думаю: а теперь довольно, и пусть все остается как есть!
Близится осень, исступленно и терпко благоухает жасмин среди зарослей сирени, и листва на деревьях за холмами давно уже стала красной и золотой. Нет во всей усадьбе человека, который не радовался бы, что вернулась фру. И флаг тоже вносит свою лепту – слов но сегодня у нас воскресенье, и девушки щеголяют в накрахмаленных фартучках.
Вечером я иду посидеть на каменных ступенях, что ведут к сирени. После жаркого дня на меня волной накатывает аромат жасмина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51