Землянка была разделена на две половины, в одном конце жил он сам, в другом скотина, в глубине, под выступом скалы, он устроил сеновал. Все было под рукой.
Проходит еще двое лопарей, отец с сыном, они останавливаются, опираются обеими руками на свои длинные посохи и смотрят на землянку, на расчищенное место, слышат козьи колокольчики на косогоре.
– Здравствуй, – говорят они, – видать в пустошь пожаловали знатные люди! – Лопари ведь всегда льстят.
– Не знаете ли вы работницы для меня? – отвечает Исаак. У него только одно это на уме.
– Работницы? Нет. Но мы поговорим.
– Будьте так добры! Скажите, что у меня есть дом, земля и скотина, но нет работницы, так и скажите.
О, он искал эту работницу всякий раз, когда относил село бересту, но так и не нашел. Одна вдова да две пожилые девицы посмотрели на него и не решились пойти с ним; отчего это так вышло, Исаак не понимал. Неужели не понимал? Кто захочет служить у одинокого мужчины дикой пустыне, за много верст от людей, в целом дне пути от ближайшего жилья! Да и сам мужчина-то вовсе не отличался нежностью или приятностью, совсем даже наоборот, и когда он говорил, то далеко не как тенор с возведенными к небесам глазами, а был звероват и груб голосом. Приходилось, значит, оставаться одному.
Зимой он делал большие деревянные корыта, продавал их в селе и приносил домой, в снег и вьюгу, мешки с едой и всяким снаряжением; то были трудные дни, он примерзал к ноше. Так как у него была скотина, и ходил за нею он сам, он не мог оставлять ее надолго, и что же тогда придумал? Нужда учит человека сообразительности, мозг его был силен и свеж, он упражнял его все больше и больше. Во-первых, перед уходом из дому он выпускал коз на волю, чтоб они питались ветками в лесу. Но он придумал и другое: он вешал у реки большую деревянную посудину так, что вода капала в нее по капле, она наполнялась в четырнадцать часов. Наполнившись до краев, посудина приобретала нужную тяжесть и опускалась, но опускаясь задевала за веревку, соединенную с сеновалом, там открывался люк, и падали три вязки сена: животные получали корм.
Вот так он действовал.
Остроумная выдумка, пожалуй, божье внушенье, и человек выпутался из беды.
Все шло хорошо до поздней осени, но вот выпал снег, потом пошел дождь, опять снег, упорный снег, механизм стал действовать плохо, посудина наполнялась осадками и преждевременно открывала люк. Человек прикрыл посудину, некоторое время опять все было ладно, но когда наступила зима, водная капель замерзла, и приспособление перестало работать.
Тогда козам, как и самому человеку, пришлось привыкать обходиться без еды.
Тяжелые дни, человеку надо было иметь помощника, но его не было, и он все– таки не растерялся.
Он продолжал работать и устраивать свой дом, прорезал в землянке окно, вставил два стекла, это был замечательный и радостный день в его жизни, ему не надо было зажигать очаг, чтоб видеть, он мог сидеть в доме и мастерить деревянные корыта при дневном свете. Все улучшалось и светлело, ох, Господи! Он никогда не молился по молитвеннику, но мысли его часто обращались к богу, без этого нельзя было обойтись, он был сама искренность и трепет. Звездное небо, шелест в лесу, одиночество, глубокий снег, тайные силы на земле и над землей возбуждали в нем глубокие и набожные мысли много раз в сутки; он был греховен и богобоязнен, по воскресеньям умывался в честь праздника, но трудился, как в другие дни.
Пришла весна, он обработал свой маленький участок и посадил картошку.
Скота прибавилось, обе козы принесли по паре козлят, с взрослыми и молодняком стало в пустоши семь коз. Он расширил хлев с запасом на будущее и вставил в нем также два окна. Светлело, и удавалось во всех смыслах.
И наконец однажды явилась помощница. Она долго бродила взад-вперед по косогору, не отваживаясь подойти; уж завечерело, когда она насмелилась, но под конец все-таки пришла – крупная, кареглазая девушка, очень плотная и грубая, с здоровенными увесистыми руками, в лопарских комагах, хотя сама была и не лопарка, и с мешком из телячьей кожи за спиной. На вид она казалась уж в летах, этак, не в обиду будь сказано, под тридцать. Бояться ей было нечего, но она поклонилась и торопливо промолвила:
– Мне надо за перевал, оттого я и пошла этой дорогой.
– А-а, – сказал мужчина. Он понял не все, она говорила неясно и вдобавок отворачивала лицо.
– Да, – сказала она. – А путь страсть какой дальний!
– Да, – ответил он. – Ты через перевал?
– Да.
– Зачем тебе туда?
– У меня там родня.
– Вот как, – у тебя там родня. Как тебя зовут?
– Ингер. А тебя?
– Исаак.
– Ну-у! Исаак. Это ты здесь живешь?
– Да, живу вот здесь, как сама видишь.
– Пожалуй, тут не плохо, – промолвила она одобрительно.
Он был малый не промах и тут же сообразил, что пришла она по чьему-нибудь сказу, да, пожалуй, и просто вышла из дому третьего дня и прямехонько сюда.
Может, она слышала, что ему нужна работница.
– Зайди, дай передохнуть ногам, – сказал он.
Они вошли в землянку, поели ее припасов и попили его козьего молока; потом она сварила кофею, который принесла с собой в пузырьке. Они угостились кофеем перед сном. Он лег, а ночью в нем вспыхнуло желанье, и он взял ее.
Утром она не ушла, не ушла и во весь день, а суетилась, доила коз, вычистила мелким песком кастрюли и навела чистоту. Она так и не ушла. Ее звали Ингер. Его звали Иссак.
И вот, для одинокого мужчины наступила новая жизнь.
Правда, жена его говорила неясно и упорно отворачивалась от людей, стесняясь своей заячьей губы, но на это нечего жаловаться. Не будь этого обезображенного рта, она наверно, никогда не пришла к нему, заячья губа была его счастьем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116