А за короткое время сенокоса появлялось немало и чужих, приходивших посмотреть косилку; из них первый, разумеется, Бреде. Пришел и Аксель Стрем, и соседи снизу, почти что от самого села. А с той стороны, из-за перевала, пришла Олина. Эту ничто не брало.
Олина и в этот раз явилась из своего села не без новостей, она никогда не приходила с пустыми руками: наконец-то старика Сиверта обревизовали и после него не осталось никакого состояния! Как есть ничего!
Тут Олина поджала губы и поочередно обвела всех глазами: что такое, неужто никто не вздохнул в горнице? Неужто потолок не обрушился? – Первым улыбнулся Елисей.
– Как же это так? Ведь, как будто, тебя назвали в честь дяди Сиверта? – вполголоса спрашивает он.
Сиверт-младший отвечает погромче:
– Да. Но все, что после него останется, я подарил тебе.
– Сколько там было?
– От пяти до десяти тысяч.
– Далеров? – воскликнул вдруг Елисей и задорно посмотрел на Сиверта.
Олина, должно быть, находила, что сейчас не время шутить, ее самое так обошли, но все-таки у гроба старика Сиверта она напрягла все свои слабые силы и плакала горькими слезами. Елисей ведь сам отлично знал, что он написал: столько-то и столько-то Олине – на опору и поддержку в старости. – Куда же девалась опора? Сломали, как палку, коленом!
Бедняжка Олина, маленькое наследство ей не помешало бы, оно было бы единственным золотым лучом в ее жизни! Судьба не баловала ее. Она наторела в злобе – это да! Привыкла перебиваться со дня на день разными уловками и мелкими плутнями, сильна лишь умением распускать сплетни, вселять страх перед своим языком – это да! Но ничто не могло ее испортить, а наследство меньше всего. Всю жизнь она трудилась, рожала детей и учила их своим собственным немногим приемам, клянчила для них, может быть, и крала, но заботилась о них – при всей своей бедности была настоящей матерью.
Способности у нее были не меньше, чем у иного политического деятеля; она действовала ради себя и своих, жила только интересами минуты и спасала свою шкуру, зарабатывала на этом – где головку сыра, где горсточку шерсти, и тоже могла жить и умереть в пошлой и неискренней готовности к бою.
Олина… быть может, старик Сиверт на минуту вспомнил ее молодою, красивой и румяною, но теперь она стара и безобразна, это портрет разрушения, ей давно бы следовало умереть. Где ее похоронят? У нее нет откупленного для себя места на кладбище, наверное, ее закопают где попало, с совершенно чужими и незнакомыми костями, там она и упокоится. Олина… родилась и умерла. Была когда-то молода. Наследство ей! Теперь, на краю могилы? Ну да, единственный золотой проблеск, и руки каторжницы передохнули бы на минутку. Справедливость бы настигла ее своей запоздалой наградой за то, что она выклянчивала для своих детей, может быть, и крала для них, но, во всяком случае, берегла их. Мгновение – и тьма снова воцарится в ней, глаза станут косить, пальцы шарить: «Сколько»? – скажет она, – а не больше? – Она опять будет права. Она рожала много раз, дала жизнь нескольким человеческим существам, это стоит большой награды.
Все лопнуло. По проверке Елисея, ведомости старика Сиверта порядочно хромали, но усадьба и корова, сарай и невода могли с избытком покрыть дефицит в кассе. И то, что в общем все обошлось так благополучно, произошло отчасти благодаря Олине, она была очень заинтересована в том, чтоб сохранить кое-какие остатки для себя, и поэтому восстановила позабытые статьи прихода и расхода, известные ей как старой сплетнице, или же такие статьи, которые ревизия умышленно пропускала, не желая опорочить уважаемых односельчан, Пройдоха Олина! Она и теперь ругала не самого старика Сиверта.
Он, конечно, завещал ей от доброго сердца, и после него остался бы кругленький капиталец, но двое молодчиков из окружного управления, что вели дело, объегорили ее. Но когда-нибудь все дойдет до ушей Всевышнего! – с угрозой говорила Олина.
Удивительно, она не видела ничего смешного в том, что попала в завещание: несмотря на все, это была честь, в завещании не упоминался никто из ей подобных!
Обитатели Селланро приняли несчастье спокойно, да отчасти они были к нему подготовлены. Правда Ингер никак не могла этого понять:
– Это дядя Сиверт? Который всю свою жизнь был таким богачом! – сказала она.
– Он и предстал бы правым и богатым пред агинцем и престолом» но его ограбили! – ответила Олина.
Исаак собирался идти в поле, и Олина сказала:
– Жалко, ты уходишь, Исаак, значит, я не увижу косилку. Ты ведь завел косилку, правда?
– Да.
– Да, да, говорят. И будто она косит скорее сотни косцов. Чего только ты ни заведешь, Исаак, с твоими-то средствами и золотом! Священник у нас тоже завел новый плуг о двух лемехах, но что такое против тебя наш священник!
Это я скажу ему и прямо в глаза.
– Сиверт покосит тебе машиной, он управляется с ней теперь гораздо лучше меня, – сказал Исаак и пошел.
В Брейдаблике назначен аукцион как раз в полдень, и он пошел туда, – пока он решил только это. Не то, чтобы Исаак все еще думал купить хутор, но аукцион – первый в этой местности и обидно пропустить его.
Подойдя к Лунному и увидев Варвару, он только кланяется и хочет пройти мимо, но Варвара заговаривает с ним и спрашивает, не вниз ли он идет.
– Да, – отвечает он и хочет идти. Ведь продается место, где она провела детство, оттого он и отвечает так кратко.
– Ты на аукцион? – спрашивает она.
– На аукцион? Нет, просто иду вниз. А где Аксель?
– Аксель-то, не знаю, право. Пошел на аукцион. Наверно, и он хочет заполучить что-нибудь на даровщинку.
Какая толстая стала Варвара и какая заноза, страсть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116