– Это приехал Виллац, – говорил Юлий, – я с ним здоровался.
– Да, это Виллац, – отвечают люди.– Он похож на отца, он не носит бороды, но выше ростом.
– Он приблизительно моего роста, – говорит Юлий.
– Лассен много толще любого из вас, – говорит Ларс Мануэльсен, – вы все против него – все равно, что ничего.
Ларс Мануэльсен расхаживая взад-вперед, полный единственной мыслью: «Виллац Хольмсен приехал нынче вечером, но много есть коммивояжеров, у которых в кармане побольше денег, чем у него. Что, я лгу? Музыкантишка, щелкопер и пустозвон. Другое дело, Лассен. Вот здесь он играл ребенком, люди знали его – Ларс, эти дороги носили его, на эти острова и шхеры смотрели его глаза. Еще цела изба, в которой он жил ребенком, его отец и мать до сих пор ютятся в ней. Ах, и чудно же думать, чего достиг Лассен!»
Пароход ушел, наступила ночь. На набережной стояло десять ящиков, адресованных Перу из Буа, во Теодор не показывался. Наверное, это пришли весенние товары, но Теодор не являлся, потому что ящиков было десять, а не сто.
Юлий встретил приказчика Корнелиуса и сказал:
– Гребни-то пришли, десять ящиков.
– Скотина! – с досадой ответил Корнелиус.
Но в этот поздний ночной час господин Хольменгро вышел-таки из дома. Конечно, у него, как и у всех, была потребность света и солнца, и вечером, когда все были на набережной, а дороги опустели, он удрал. Бог весть, откуда он возвращался, но шел он по направлению к дому. Солнце светило.

ГЛАВА VII

Стояла великолепная погода, весенние работы благополучно кончились, поля и луга зеленели, – самая хорошая погода для роста, теплая и с дождем. Большие лужайки в Сегельфоссе и сад со старыми деревьями, окружающие леса и барские постройки, дышали изобилием и пышностью. Чего могли еще пожелать люди!
Молодой Виллац никого не привез с собой, но он и один заменял целое общество, и трудно поверить, насколько оживленнее стало в большом поместье с приездом владельца. Взять хотя бы обед, – что готовить на обед? В Сегельфоссе всегда было пропасть прислуги, и сейчас ее было не меньше, кормили ее до отвала, полагались и кровати для спанья, и большие горницы, где можно было разойтись вовсю; и что же, люди точно сошли с ума и только и думали теперь о том, что будет господин Хольмсен кушать и пить! Он кушал и пил, что подадут, и никогда не говорил по этому поводу ни слова, не вмешивался в это: времена теперь не такие, чтоб пировать, – говорил он. В детстве у него была на конюшне верховая лошадь, и маленький Готфред с телеграфа убирал и чистил ее; теперь у него уже не было верховой лошади, да он и не хотел ее иметь. «Надо поскорее становиться взрослым», – говорил он. Вот как дьявольски он стал рассудителен! Когда же Мартин-работник услыхал о затруднениях в доме насчет кушанья и предложил в запрещенное время настрелять дичи к столу господина Хольмсена, он получил ошеломляющий ответ: «Стреляй, стреляй! А я сейчас же донесу на тебя, понял!»
Так что нельзя сказать, чтоб хозяин имения Сегельфосс очень уж чванился. Но тем лучше. Не успел он приехать домой, как все его полюбили, он жил потихоньку и не вмешивался во всякую мелочь, но умел и сказать так, что не поздоровится. Сила у него была поразительная, косцы опомниться не могли, когда однажды возились с огромной гранитной глыбой, и он неожиданно помог им.
– Благодарим за подмогу! – сказал Мартин-работник, как бы извиняясь. Он обратил внимание на руки молодого Виллаца, – предплечья у него были длинные, а суставы железные.
Молодой Виллац отправился с визитом к господину Хольменгро и был принят с большой сердечностью. Он не видел господина Хольменгро несколько лет и в первую минуту поразился уже начавшей сказываться в нем старостью, – глаза его посветлели, и голова поникла. Старик выразил неподдельную радость, все его добродушное, заурядное лицо оживилось, он приветствовал гостя самым любезным образом. Неужели он так обрадовался? Он усадил гостя в удобное кресло и позвонил. Ну, конечно же, он был рад! Ведь молодой человек пришел к нему первому, знаменитый музыкант, как о нем писали газеты, молодой Виллац, сын лейтенанта, пришел к нему первому! Он пошел не к адвокату Рашу, или к пастору Ландмарку, а пошел сначала к королю, как и следовало.
– Я позволил себе распорядиться, чтобы ваш рояль поставили на моей пристани до вашего приезда, – сказал он.
– Благодарю вас, это вышло великолепно, – ответил Виллац.
– И теперь вам остается только сказать, где вы хотите его поставить, и я сейчас же отряжу полсотни своих рабочих, чтобы осторожно перенесли туда. Я полагаю – на кирпичный завод?
– Благодарю вас тысячу раз, – ответил Виллац.– Все здесь изменилось, но ваша любезность осталась та же, – сказал он. И молодой Виллац, конечно, не подумал, что эта «полсотня рабочих» была простым хвастовством, – у господина Хольменгро давно уже не было полсотни рабочих.
Вошла фру Иргенс, господин Хольменгро стал было напоминать гостю, кто такая фру Иргенс, но это оказалось излишним, привет гостя был полон галантности и свидетельствовал о том, что он отлично помнит фру Иргенс. И она была очень довольна, что надела некоторые вещицы из своей гранатовой парюры. Она принесла вина и печенья, того самого знаменитого печенья, что таяло во рту.
– Я хотел пойти встретить вас на набережной, – сказал господин Хольменгро, – и Марианна тоже собиралась, мы даже послали человека последить, когда покажется пароход, но он пришел слишком поздно.
– Это было бы чересчур!
– Нет, это было бы не чересчур, – серьезным тоном возразил господин Хольменгро.
– Фрекен Марианна дома?
– Она не наверху, фру Иргенс?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113