Разве это не настоящий удар! Но нет, барин принял его спокойно:
– Вот как, – сказал он.
– Срок для вашего ответа. Под цифрой часов стоял крестик. Это была важная телеграмма, мне следовало бы определенно пометить, что часы подачи в Порто– Рико были неясны.
– Я понял крестик, – сказал барин. Борсен шагнул вперед и сказал решительно:
– Пойдемте вместе несколько шагов! Неверное указание часов может сделать то, что ваш вчерашний ответ получится слишком поздно. Идет война, каждый час имеет значение.
– Я ничего не имею против того, что мой ответ запоздает, – ответил барин.
– Дело шло о крупной сумме, о целом состоянии.
– О, да, – отозвался барин.
Они пошли, разговаривая, по дороге. Навстречу им идет пристанский конторщик, должно быть, он опять почуяв недоброе и вышел на слежку; но, встретив их вдвоем, он тихонько проходит мимо и кланяется.
До сих пор барин был сдержан, теперь он вдруг проникает благодарностью к телеграфисту и выражает это самым сердечным образом.
– А я отлично понял крестик, – говорил он.– Если эта сделка состоится, у меня на одно судно будет меньше. Это славное судно, на нем были товары, которые стоят бриллиантов. Если сделка не состоится, оно пойдет дальше с товарами. Вот какое дело. Но сделка наверное состоялась, иначе я получил бы сегодня еще телеграмму.
Они заговорили о другом, продолжали идти по дороге; вот завиднелись головы драконов на доме адвоката Раша, они прошли мимо его плантаций. Барин становился все разговорчивее, Борсен отлично заметил, что он говорит больше, чем обычно, и не особенно следит за собой. Они прошли так далеко, что уже стал виден дом господина Хольменгро.
– Посидим немножко, – сказал барин.
Да, конечно, он разболтался, говорил об островах с цветнокожими женщинами, шутил, употреблял восторженные выражения о старых и всем известных вещах, несколько раз повторял собственного сочинения афоризмы, которые Борсен выразил бы гораздо лучше: «Разве не правду я говорю, что любовь – временная болезнь! Надо в это время уходить из дому и оставаться наедине с самим собой, вы не согласны со мной?»
Барин не был ни пьяницей, ни развратником, его срывы не имели ничего общего с болезнью. Но он был промежуточный тип, иногда он сходил с рельсов, в иной вечер становился паяцом. Борсен начинал испытывать мучительное чувство от его болтовни, как вдруг барин вытащил из кармана бутылку и стал угощать.
Угощал отпущенный с корабля матрос. Борсен привык ко многому, но тут сказал: «Нет, благодарю вас.» – Может быть, Он сочувствовал барину, он сказал:
– Премного благодарен, но дома мне надо еще поработать, право, я боюсь! Другое дело, если вы сами выпьете стаканчик, по случаю вашей крупной сделки.
– Да, – сказал барин, тоже вставая, – вот именно, стаканчик по случаю сделки. Это славное винцо, я прихватил его с собой – хотел пойти в одно место, кой-кого угостить.
– Ах, я вас задерживаю, вы устали, вам пора ложиться, – сказал Борсен.
– Я не устал, – ответил барин, выпил и спрятал бутылку опять в карман.
– Так значит, покойной ночи! – сказал Борсен, низко и вежливо опустив снятую шляпу, и пошел.
«Странный человек! – думает барин, стоя на месте.– Значит, – говорит, – покойной ночи! – хотя я не устал и не собираюсь ложиться».
А Борсен снова выходит в могильную тишину и благодать ночи. Он еще долго философствует и продумывает жизнь откуда-то с самых глубин – черт его разберет, и опять смотрит на домик конторщика на пристани и – кого же он видит? Барина. В третий раз барина. У него ключ, он входит и запирает за собой дверь.

ГЛАВА XII

В тот вечер, когда господин адвокат Раш с женой устроили свой садовый праздник, сороки на горе, возле дома господина Хольменгро, подняли отчаянный крик. У сороки такой нрав: она любит покой и тишину, когда вечером усядется на свое дерево, но если ее потревожат, она кричит, извещая других сорок, чтоб и они тоже кричали погроме, и получается страшный шум.
«Удивительно, отчего это у нас так раскричались сороки!» – думает фру Иргенс, тоже присутствующая на празднике.
Да, так вот, наконец-то адвокат и его жена устроили свой садовый праздник, осенний праздник, и весь Сегельфосс собрался к ним. Только нет начальника станции Борсена, потому что за все эти годы он так и не сделал визита, значит не могло быть и речи о том, чтоб его пригласить; но, кроме него, не забыли никого, заодно пригласили на чай и закуску и всех рабочих.

– А когда придет Виллац Хольмсен, – говорил адвокат Раш своей жене, – изволь спокойно сидеть на месте, пока он не войдет в комнату, прими его без всякой торжественности. Смотри на меня, Кристина, и замечай, что буду делать я, и, будь уверена, не ошибешься. Например, когда Виллац Хольмсен соберется уходить, я совсем не намерен его удерживать.
Увы, адвокату Рашу постоянно приходилось учить свою жену светскому обращению, она не имела понятия ни о каких тонкостях. А что, если б она, в подражание ему, вздумала, например, носить свой носовой платок за обшлагом, как делал он и доктор Муус? Нет. В конце концов ему надоело следить за ее ошибками, и только когда они становились уж чересчур грубыми, он выговаривал ей:
– Послушай же, Кристина, нельзя наклонять тарелку, чтоб доесть весь суп, запомни хорошенько. Ни один порядочный человек так не делает!
Фру Раш была, пожалуй, настолько глупа, что чувствовала себя угнетенной своим мужем, но оснований для этого у нее не было; понимай она все правильно, она была бы ему благодарна. Но, разумеется, она не чувствовала к нему благодарности, – на то она – женщина.
Бесцветная, но миловидная, честная и чуть-чуть глупенькая, она не всегда понимала, что говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113