– Нет, спасибо, – сказали они, – у нас есть носовые платки.
– Похоже на то, что вам не удастся его сбыть, – сказал, смеясь, Антон Кольдевин.
И Теодор тоже засмеялся, но это была его манера скрывать свое горе и печаль, он был в эту минуту очень бледен. И вот он подобрал со дна лодки кусочки папиросной бумаги и старательно завернул драгоценность, но вид у него при этом был самый несчастный.
Потом пристали к берегу и вышли на набережную, а из эскорта, который должен был отправляться домой, опять стали кричать «ура» Теодору, и он сам стоял и махал шляпой и кричал «покойной ночи» и «спасибо за компанию!» Марианна протянула ему руку и поблагодарила в сердечных словах, перед тем как уйти домой с Антоном Кольдевином.
Да, конечно, праздник гагачьего пуха был исключительным, единственным в своем роде, народ в местечке стоял на набережной, и все смотрели на Теодора, на победителя, и говорили о выстрелах на земле и знамениях на небе. Человек с желатином еще дожидался, и не жалел об этом, каких только чудес он не насмотрелся в этот вечер! – Но Ларс Мануэльсен качал головой и заявил, что напишет своему сыну Л. Лассену, не кощунство ли эти огнедышащие знамения и человеческие выдумки на небе?

ГЛАВА XIII

– Я не видел тебя целую неделю, – сказал Виллац Марианне, – ты не пришла в тот день, когда обещала?
– Антон был здесь, – ответила Марианна.
– Я знаю.
– Знаешь?
– Я его видел. Ты не пришла ко мне в тот день, когда обещала?
– В таком случае, ты знаешь и другое. Я была с ним на празднике гагачьего пуха.
Этого Виллац не знал, и брови его неприметно дрогнули. Нет, он ни о ком ничего не знал это время, он работал очень прилежно, очень напряженно. Марианна была ему нужна в тот день на прошлой неделе, чтоб прослушать кое– что, изобразить публику и прослушать одно место, но она не пришла. Он работал очень напряженно, но очень плохо.
Зато он встретил на дороге ее отца и обменялся с ним несколькими короткими словами:
– Я вижу, – сказал Виллац, – что листья желтеют. Хорошо бы было, если бы мне удалось обмерить лес.
– Это сделано, – сказал господин Хольменгро.
– Сделано? Я вам очень благодарен. Когда же?
– Только что. Я не позволил себе беспокоить вас, а сделал все сам, по своему разумению.
– Благодарю вас. И вы можете достать мне дровосеков? «Удивительный человек этот новый Виллац Хольмсен! – подумал верно господин Хольменгро.– Во всем ему нужна помощь и опора! – верно думал он.– Вот и теперь: два человека несколько дней размечали лес, кончили, и новый Виллац Хольмсен ни словом не заикается о плате, даже не вспоминает о ней, может быть, и не приготовил. „Дровосеков!“ – говорит…
Чуть-чуть уловимым усталым тоном ответил господин Хольменгро:
– Дровосеков тоже можно достать.
– Благодарю вас, – сказал Виллац. Но он, верно, услышал, что господин Хольменгро утомлен и не хотел его задерживать: – Честь имею кланяться!
– Вы так усиленно работаете, Виллац, мы вас теперь совсем не видим.
– Да, я пытаюсь кое-что сделать. Ну, что ж, у каждого свои заботы; я тщетно старался пролезть в игольное ушко, последний год пытался даже силой, – промолвил он с улыбкой.
– Ах, кстати, – заговорил господин Хольменгро, – вы не подумали о моей просьбе уступить мне часть вашего нагорного участка?
– Если вы разрешите мне быть откровенным, – ответил Виллац, – то мне бы этого очень не хотелось.
– А, тогда не будем больше об этом говорить.
– Дорогой господин Хольменгро, это может показаться нелюбезностью и неблагодарностью с моей стороны, но мой отец, старый земляной крот, просил меня в последнем письме скорее прикупать, а не сбывать землю.
– Не будем больше об этом говорить! – сказал господин Хольменгро. И никто не мог бы разобрать, что старый спекулянт в душе был страшно рад отказу. Он ответил с холодной вежливостью.
Это было в тот раз, что Виллац встретил господина Хольменгро на дороге.
А теперь Марианна сидит у него. Не намерена ли она продолжать холодность отца?
– Что это за праздник гагачьего пуха? – спросил он.
– Это был праздник Теодора из Буа. Помнишь, как-то вечером были выстрелы и фейерверк? Вот там я и была.
Она, верно, ожидала какого-нибудь иронического замечания: ведь не так-то редко она его обманывала! Но нет, он только кивнул головой.
– А теперь я пришла. Может быть, поздно?– спросила она.
– Мне хотелось, чтобы ты кое-что прослушала. Потом я обошелся. Впрочем, теперь я это бросил.
– Ах, боже мой! Милый Виллац, если я не всегда могу прийти, когда ты меня зовешь…
– Я не только звал тебя, мне это было тогда очень важно. Я молил тебя прийти.
– Я очень огорчена. Так что, может быть, я буду виновата, что некая партитура никогда не увидит света?
В ответ он улыбнулся, холодность он мог отпарировать:
– Ну, до такой степени зависимости мне не следует доходить. И я таким не был.
– Да, неправда ли! – сказала она с подчеркнутой готовностью. Она встала и подошла к окну, как будто для того, чтоб поправить гардину.– Неправда ли, тебе ведь удалось написать две замечательные вещи.
Он опять улыбнулся:
– Разве ты не помнишь, что Григ назвал их гениальными?
– Да, это именно я и говорю.
Виллац был сегодня не такой, как всегда, неизвестно по какой причине. Он, наедине с ней обыкновенно обидчивый и чувствительный в отношении к своему искусству, теперь смеялся над ним; Виллац, так часто неистовствовавший от ревности – теперь видел, словно железный.
– Между прочим, – начала она, потянувшись к складке на гардине и косясь на него из-под руки, – если ты хочешь, чтобы слава о твоей гениальности распространилась, ты, конечно, должен продолжать сидеть в одиночестве и молчать в ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113