В ушах у нее звучал неумолимый голос отца, требовавший думать над каждым ходом, помнить каждую взятку, и ее собственный, слабый от усталости, вяло огрызающийся. Но по опыту, приобретенному в те изматывающие, бесконечные зимние вечера, она знала, что сегодня память ее работает безупречно. Чарлз сделал ошибку. В полном молчании Женевьева положила на стол последнюю карту.
— Ваша репутация отнюдь не преувеличена, мэм, — пытаясь вежливо скрыть свое разочарование и подсчитывая проигрыш, сказал Чолмондели.
— Это было очень рискованно, сэр, — ответила она спокойно, собирая карты в колоду. — Уже поздно, мне пора домой.
Он открыл было рот, чтобы возразить, чтобы умолять, взывать… Но англичанин помнил, что он джентльмен и что в вопросах чести торг неуместен. Он проиграл, и дама диктует свои условия, ему же остается лишь вежливо подчиниться.
— Какой выигрыш вы потребуете, мэм? Помнится, мы условились, что в случае вашей победы, вы сами назовете ставку. Женевьева покачала головой и любезно улыбнулась:
— Игра с вами сама по себе была для меня наградой, мистер Чолмондели. — И протянула ему руку для поцелуя. — Это был прекрасный вечер.
— Как я хотел бы, чтобы он окончился по-другому. Вы позволите мне отвезти вас домой?
— В этом нет необходимости. Слуга ждет меня в карете. Чарлз Чолмондели знал, что мадам Делакруа любит тайные карточные игры, но, насколько ему было известно от других, они не всегда завершались так рано и так внезапно. Однако ничего удивительного, что леди заранее заботилась об экипаже — как раз на такой случай. Без дальнейших пререканий он сопроводил ее к выходу, где она ласково пожелала ему спокойной ночи. Вспомнив о том поцелуе, Чарлз рискнул взять ее за руки и… Однако Женевьева отстранилась — без излишней поспешности и смущения, чтобы партнер не почувствовал себя неловко, но совершенно недвусмысленно: он проиграл, и другого шанса ему дано не будет.
Коренастая фигура вышла из осенявшей улицу тени монастыря:
— Карета за углом, мадам.
С огромным облегчением Женевьева поспешила за надежным, уверенным Сайласом и уселась на кожаное сиденье в уютной глубине экипажа, но, когда закрыла глаза, валеты, дамы и тузы замелькали перед ее мысленным взором. Она расслабилась наконец, но поняла, что долго не заснет в эту ночь.
Услышав, как открылась входная дверь, Доминик вышел из гостиной. Сайлас, шедший позади Женевьевы, стрельнул в хозяина сердитым взглядом и поджал губы. Месье опять переусердствовал с бренди — кажется, это уже становится для него привычным в те вечера, когда мадемуазель уезжает из дома и занимается неизвестно чем. Не то чтобы его опьянение бросалось в глаза тому, кто не знает месье так хорошо, как слуга, — просто глаза немного щурятся и плечи распрямляются ненатурально, словно месье нарочно старается держаться как можно прямее.
— Как все прошло? — спросил Доминик у Женевьевы, пошире открывая для нее дверь в гостиную.
— Я устала, — ответила она, проходя мимо и направляясь к лестнице — Расскажу, что удалось узнать, наверху.
— Как хочешь, — кивнул он с едва заметной насмешкой. — Запирай дверь, Сайлас.
— Да, месье, — невозмутимо ответил тот и поглядел вслед хозяевам, поднимавшимся по лестнице.
Мадемуазель делалась раздражительной, когда уставала или нервничала, а сегодня, похоже, имело место и то и другое. А месье, когда оказывался одураченным или был озабочен личными проблемами, легко выходил из себя. Сайлас сильно подозревал, что сегодня и это имело место. Что ж, снова придется утром собирать осколки. С недовольным видом матрос пошел закрывать парадную дверь.
— Ты поможешь мне расстегнуть крючки? — попросила Женевьева, бросая плащ на стул и поворачиваясь спиной к Доминику.
Он послушно выполнил ее просьбу, но, вместо того чтобы пойти дальше, как это обычно бывало, сразу же отступил назад.
В голове у него словно роились ядовитые змеи ревности и подозрений, отравляя мозг горьким ядом. Он представлял себе, как этот идиот англичанин обнимает Женевьеву, тянется к ее губам… Сегодня это было невыносимее, чем когда бы то ни было! Чертыхнувшись про себя, Доминик налил себе бренди.
— Ну так что, ты собираешься держать меня в неведении, та chere, или вечер прошел впустую?
Женевьева, которая снимала через голову рубашку, услышав издевательскую интонацию, обернулась.
— В чем дело? — вопрос прозвучал приглушенно из-за того, что ткань, зацепившись за шпильку в прическе, закрыла ей рот.
Доминик не шелохнулся, чтобы помочь, а спокойно наблюдал, как она пытается освободить голову. От того, что руки у нее были подняты, груди подпрыгнули вверх и кожа на ребрах натянулась. Облаченные в белые шелковые панталоны бедра извивались. В Доминике росло желание, смешанное с неясным гневом. Он хотел ее, черт побери! Но хотел взять силой, сделать больно. Интересно, она получала удовольствие с Чолмондели? Этот вопрос разъедал его изнутри.
Справившись наконец с рубашкой, Женевьева бросила ее на пол рядом с платьем. Она все еще не привыкла обходиться без Табиты, которая всегда убирала за хозяйкой. Ладно, утром Сайлас все поднимет, а она сегодня слишком устала. И конечно, у нее нет сил выяснять отношения с Домиником, который, кажется, страшно раздражен. Подойдя к туалетному столику, Женевьева села и принялась вытаскивать шпильки из волос.
— Случайно удалось разузнать очень многое. Он говорит, что Кэмпбел подозревает, будто Наполеон замышляет бегство в Неаполь, — рассказывая, она расчесывала щеткой свои пышные шелковистые волосы.
— Слухи! — Доминик жестом отмел предположение, сгорая от желания зарыться лицом в этот душистый, струящийся водопад волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135