Попутно он начал читать, ему вдруг сделалось интересно. Это был диалог между юной королевой Елизаветой и Робертом Дадли, графом Лестером. Любовная сцена. Он увлекся, даже стал бормотать вслух строчки, что были вкривь и вкось написаны на пергаменте. Когда-то он читал так отрывки из пьес Шекспира и Бена Джонсона.
О королева моя, ты благородства светильник!
Доброй ко мне пребудь и задержись на мгновенье,
Чтобы голодный мой взор вдоволь насытиться мог
Дивной красою твоей!
Быть от тебя вдалеке — вот настоящая мука!
Всю мою страсть прими, сердце, и душу, и тело -
И пусть во веки веков станут они твоими!..
Бесспорно, мой верный друг, эти дары неземные
Примет твоя королева и тем же чувством ответит.
Ведь пред тобою сейчас не королева,
Но женщина, любовь которой сильней и бесценней
Всех тронов, порфир и корон,
А также сокровищ подземных!..
Кейто резко повернулся, заслышав тихий голос Фиби, отвечавшей ему словами королевы Елизаветы. Он смотрел на нее так, словно видел в первый раз, — ее одухотворенное, сияющее лицо, глаза, сверкающие чудным светом, погруженную в себя, в рожденную ее фантазией роль.
Внезапно свет вдохновения погас на ее лице, сияние исчезло. Не отходя от двери, она произнесла тусклым голосом:
— Я писала роль Дадли для вас, сэр. Думала, вы согласитесь принять участие в представлении, но понимаю, как глупо это было с моей стороны. Тем более если королеву придется изображать мне самой.
Она приблизилась, взяла из его рук листы рукописи.
— Вы хотели о чем-то поговорить со мной?
Он с трудом вернулся к действительности — перед ним все еще был образ женщины, королевы, говорившей о своей любви некоему Роберту. Ему, Кейто, таких слов не говорила еще ни одна женщина.
— Да, — ответил он. — Поговорим, но лучше там, где нас никто не потревожит.
Он повел ее в спальню, и уже в дверях, когда он пропускал ее вперед, Фиби решила не ждать удара с его стороны, а первой сказать о том, чего страшилась и чего все равно не миновать. Уж лучше самой как в омут головой…
Тихим, но твердым голосом она произнесла:
— Я поняла, сэр, что не в состоянии продолжать жить с человеком, которому не нравлюсь. Кому все во мне претит. Никогда я не смогу стать такой, как моя сестра, никогда не смогу быть подходящей женой. И потому, думаю, мне следует уехать отсюда. В дом своего отца или к Порции. Надеюсь, она меня примет.
Голос ее стих. Она не сводила глаз с Кейто, но выражение его лица ни о чем ей не говорило.
Впрочем, он был неимоверно удивлен, словно ушам своим не верил.
— О чем ты говоришь, Фиби? Хочешь убежать из-под моей крыши и найти убежище в другом месте? Не плети чушь, пожалуйста!
— Но я не могу здесь оставаться, — повторила она. — Вы считаете меня непривлекательной неряхой. Это одно. А еще — все, что я делаю, вызывает у вас неприятие, возмущение, даже злость. Вы хотите видеть меня другой. И я не могу измениться даже ради вас! Не могу.
— Дело совсем не в этом, Фиби, — не вполне уверенно начал Кейто, но она не стала слушать продолжения.
— Даже не знаю, хочу ли я стать другой, — чистосердечно призналась она. — Ведь поступать так, как вам нравится, означает делать то, с чем я не согласна.
Она отвернулась, чтобы скрыть волнение.
— Фиби, ты — моя жена, — сказал Кейто. — И никуда отсюда не уйдешь.
— Не думаю, что это достаточный повод для того, чтобы оставаться там, где тебя не выносят, — осмелилась возразить она.
Кейто вздохнул:
— Разве я говорил тебе, что еле выношу тебя?
— И без слов все ясно.
Он еще раз вздохнул, привычным жестом пригладил волосы, затем посмотрел в потолок, словно ища там ответа, и, опустив глаза, направился к ней.
— Я хочу, чтобы ты оставалась здесь, — негромко сказал он. — Хочу тебя. — Она ощутила у себя на плечах его руки. — Стой спокойно, — произнес он. — И ничего не говори. Я тоже буду молчать.
Его руки скользнули с ее плеч к шее, он ласково коснулся ее ушей, поиграл мочками.
— Не надо, — сказала Фиби, нарушая просьбу о молчании и слегка ежась. — Это ничего не изменит.
— Тише, — сурово повторил он, — молчи и не противься.
Его пальцы принялись за крючки на ее неправильно застегнутом, мятом, местами лопнувшем по шву платье. Потом Кейто спустил его с плеч, и внезапно она почувствовала у себя на спине его горячие губы. На спине, на затылке, на волосах. Губы и язык.
Легкая дрожь охватила все тело, а в голове вертелась одна и та же мысль: что все-таки происходит? И для чего, если только недавно он дал понять, что она не устраивает его как жена. А значит, как женщина — ведь так?
Уже сорочка упала с ее тела, грудь была в его ладонях, пальцы касались сосков, ею владело щемящее чувство вожделения. Она опустила глаза.
О Боже! Ну зачем?..
А какие у него красивые руки! И длинные пальцы. Разве могут быть такие у мужчины, у воина? Не важно, что на ладонях мозоли от эфеса шпаги.
На ней остались только чулки и башмаки. В комнате было тепло, даже жарко от пылавшего вовсю камина, однако ее то и дело бросало в дрожь. Кейто подвел ее ближе к огню, усадил на скамью и, опустившись на колени, снял с нее башмаки, а затем подвязки и чулки.
Она почти уже перестала ощущать явь — был какой-то странный сон, в котором она чувствовала себя не живым существом, а куклой.
И вот снова она на ногах — он поднял ее со скамьи.
— Закрой глаза!
Мог бы и не говорить: они и так были закрыты. Она слегка покачивалась — или ей казалось? — под его руками, как от порывов ветра. Он касался кончиками пальцев всего ее тела, не пропуская ни одного дюйма. Или это ей тоже казалось? Прикосновения не были чувственными, просто добрыми. Ласковыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90