Я понял, что это что-то вроде больничного морга. Обычно в этой маленькой комнате редко кто бывает, кроме трупов, так что для меня это был относительно безопасный вход в здание. Ну и, разумеется, выход для меня и моего груза, если до этого дойдет дело.
Припарковался я прямо напротив парочки неприметных деревянных дверей без всяких табличек, и за ними, должно быть, находились умершие пациенты. Я остановился, протиснувшись как можно левее, вплотную к высокой бетонной стене высотой метра три, и левое переднее крыло моей тачки едва не царапнуло один из белых знаков, запрещающих парковку.
При этом оставалось место около двух с половиной метров между моей красной жестянкой, вернее, жестянкой Энди, которую, как я надеялся, не вычислят, и входом в морг. Вполне достаточно, чтобы туда протиснулась еще одна машина, но, возможно, недостаточно для кареты скорой помощи. Впрочем, у меня не было желания думать о таких мелочах, и своих забот было по горло.
Я взял с сиденья свою широкополую шляпу и нахлобучил на голову. Потом вылез и, оставив машину незапертой, быстро зашагал к деревянным дверям. В полуметре над моей головой, наподобие прозрачных дефисов, всю заднюю стену здания подчеркивал длинный ряд стеклянных блоков. Откупорить простой запор было делом одной минуты, и дверь открылась внутрь. В лицо мне полыхнул холодный воздух, и я вступил в зябкий полумрак, прикрыв за собой дверь.
Я оказался в небольшой квадратной комнате, где не было лампочек, а слабый свет просачивался сквозь стеклянные блоки надо мной и позади меня. В левой стене, еле различимой в темноте, я увидел ряд металлических дверей с квадратный метр, все они были закрыты и находились на одном уровне со стеной. Наверное, холодильные отсеки для трупов, предположил я. Обстановку составляли четыре единственных прямоугольных металлических стола, на которых могло разместиться человеческое тело, впрочем, они были пустые, а вот на пятом действительно лежал кто-то, накрытый зеленой, похожей на простыню, тряпкой. Щиколотки и голые пятки этого типа выступали за край стола, к одной, между прочим, здоровенной ножище была привязана картонная табличка. Мне стало интересно, есть ли на ней фамилия, или просто написан номер. Или же загадочные слова, удостоверяющие новую личность, которую принимает человек, когда становится пациентом: «Желчный пузырь 1991... Почка 366... Пересаженное легкое 2».
Я направился к другой деревянной двери в дальней стене, потрогав на пути один из металлических столов. И про себя отметил, что его верхняя поверхность имела канавки, как у топчанов для вскрытия, и была чуть-чуть наклонена в одну сторону так, чтобы могла свободно стекать загустевшая, но все еще жидкая кровь.
Я уже прошел мимо стола с накрытым телом, потом вернулся, стащил тяжелое зеленое покрывало и, скатав его в объемистую кучку, одной рукой прижал к груди. Труп принадлежал, вернее, если в смерти все равны, когда-то принадлежал к мужскому полу. Это был старик, сморщенный, усохший, с восковой, испещренной царапинами и надрезами кожей. Его физиономия по каким-то неизвестным мне причинам была странным образом обесцвечена и имела бледно-розовый оттенок, напоминая выгоревший баклажан с застывшими человеческими чертами.
Я передернулся, уверив себя в том, что это было вызвано тяжелой холодной атмосферой морга. Но с этого жуткого момента вплоть до следующего, столь же страшного, я шагал легко и непринужденно, как на прогулке в парке. Деревянная дверь была открыта; я прошел коридором, освещенным флуоресцентными лампами, свернул направо, затем налево, оказавшись в другом коридорчике; быстро прошмыгнул мимо закрытой двери, ведущей в помещение скорой помощи, откуда какой-то голос – то ли мужской, то ли женский, просто голос, не имевший ни половой принадлежности, ни характерных признаков, – мычал что-то вроде: «Ох-а-а... ох-а-а...» Потом справа в стене, сразу за этой дверью, я увидел лифт, который искал. Судя по всему, именно он, или другой, ему подобный, доставил сюда совсем недавно старика с розовой физиономией.
Когда я нажимал кнопку лифта, показались две санитарки в белых халатах, которые направлялись в мою сторону, и их туфли на резиновом ходу поскрипывали на гладком полу. Но я уже был в кабине, смотрел, как на индикаторе меняются цифры – 2, 3, 4, – затем с шипением разъехались в стороны две половинки двери, и пока они на короткое время были открыты, мне оставалось сделать два шага вперед. Передо мной был длинный коридор, проходящий по всей ширине здания – с восточного конца восточного крыла до западной оконечности западного крыла. Мне предстоял путь туда, в западный конец коридора, на расстояние девяти с половиной миль.
Ну что ж, как говаривают китайские философы, дорога длиной в девять с половиной миль начинается с одного шага. Поэтому я сделал этот шаг, за ним второй... и остановился, да так неожиданно, что мои каблуки заскользили по полированному пластику. Я с трудом удержался на ногах и повыше приподнял прижатую к груди зеленую погребальную тряпицу, так что она частично закрыла мое лицо.
Из открытой двери впереди меня, из третьей, если считать от начала коридора, по мою правую руку, выкатился коротенький, пухленький, с голым черепом человечек в очках с роговой оправой, со стетоскопом на шее, который болтался на его груди между лацканами темно-коричневого строгого костюма. Этого человека я видел только во второй раз: первый раз он назвался мне доктором Робертом Симпсоном и сказал, что пришел позаботиться о своем добром приятеле Клоде Романеле. Иными словами, то был доктор Филипп Блисс, чью фотографию я недавно видел в кабинете Уистлера в редакции «Экспозе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126