Трассирующие пули бросились в атаку на экран и исчезли за ним в кромешной тьме.
Я попыталась прицелиться в самолет, который мелькал прямо передо мной, но это оказалось непросто. Все же, подумалось мне, если снаряды проходят сквозь экран, а не рушат опорную конструкцию, это уже неплохо. «Эрликон» отгремел и умолк. Сначала я решила, что его заклинило, но потом сообразила, что истратила весь боезапас.
Пошатываясь, я спустилась с лафета: в ушах звенело, руки отваливались, плечи болели, все туловище ныло.
Дессу быстро схватил меня за локоть.
– Эй-эй-эй, Тэлман, все в порядке?
– Отлично, – рассмеялась я. – Полный кайф.
– Во-во.
В финале экран уже был продырявлен в центре. Еще трое по очереди подходили к пулемету; и Дуайт, и миссис Дессу отказались. Потом Дессу опять вышел на огневой рубеж, застрекотал проектор, и прежде чем снова разразилась пальба, зрители, толпившиеся у амбразур, разразились и восторженными, и негодующими криками.
На экране возникла физиономия Саддама Хусейна, непроницаемая, мрачная, с застывшим выражением. Из «эрликона» в нее полетели 20-миллиметровые пули.
На этой короткой пленке Хусейн выступал в разных ипостасях: он проводил военный совет, шагал вдоль ликующей толпы, инспектировал войска и так далее. Потом в сотне футов над пустой стоянкой опять замаячило его лицо.
Дессу метил прямо в глаза, пока серебристая ткань экрана не превратилась в клочья, которые, свесившись вниз, трепыхались в воздухе: темная сторона – серебристая, темная – серебристая. Широкий лоб, мясистый нос, густые усы были продырявлены. В конце концов, простреливая полосу между воротом и кадыком, Дессу, должно быть, задел какую-то часть конструкции – посыпались искры, и две очереди внезапно срикошетили в ночное небо ярко-красной римской пятеркой. Пушка опять замолчала; исполинское лицо, никак не исчезающее с экрана, теперь лизали язычки пламени; лоскуты ткани скручивались и падали, а иные взлетали ввысь, подхваченные потоком воздуха.
Опять раздались шумные возгласы и смех. Дессу выглядел как мальчишка, которого заперли в кондитерской. Он кивнул, отер пот со лба и стал принимать рукопожатия и похлопывания по спине, абсолютно довольный собой.
В дальнем конце стоянки пламя обрамляло разодранный, зыбкий портрет-исполин.
Когда компания вернулась на виллу, было уже далеко заполночь, и мы с Дессу расположились у него в кабинете, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Все стены здесь были увешаны мечами, пистолетами и винтовками, начищенными до блеска и помещенными в хромированные рамы. Пахло смазочным маслом и сигарным дымом.
Дессу затянулся, откинулся на спинку огромного кожаного кресла, отчего оно скрипнуло, и забросил ноги на широкий письменный стол.
– Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.
– Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? – Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.
– Ага. Знаете себе цену?
– Приблизительно.
– Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.
– Наверно, могу.
Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.
– Коллективистка, да, Тэлман?
– Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы – часть общества. Да.
– А ваш коллектив – это мы?
– «Бизнес»? – переспросила я. Он утвердительно кивнул. – Да, именно так.
– Вы нам преданы?
– Думаю, я это уже не раз доказывала.
– В знак памяти миссис Тэлман?
– Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.
– Например?
– Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его…
– А за что, по-вашему, он выступает? – быстро спросил он.
Я набрала в легкие побольше воздуха.
– За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.
– Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.
– Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.
– Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?
Я рассмеялась.
– Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.
– Многие из молодых сотрудников – от Шестого до Четвертого уровня – посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.
– Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
Дессу изучал кончик своей сигары.
– Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?
– Разве есть международные единицы измерения гордости?
– Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?
Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.
– Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?
Он прищелкнул языком.
– Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».
– Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые – нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.
– Вы на все готовы ради него?
– Конечно нет. А вы?
– Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?
– Да, но каждый полагается на поддержку и сотрудничество всех остальных, которые помогают нам достичь личных целей. В этом и состоит смысл социальных групп. Как вы думаете?
– Итак, чего бы вы не стали делать ради «Бизнеса»?
– Ну, знаете, обычный набор: убивать, пытать, калечить, вот такие вещи.
Дессу кивнул.
– Это само собой разумеется. А как насчет жертвенности? Ради чего вы могли бы чем-то пожертвовать, если не ради «Бизнеса»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109