Не должен ли настоящий ученый до последнего вдоха продолжать свое Великое Дело?
И так как зоолог, все такой же подавленный, не двинулся с места, неотрывно глядя на лампочку, казалось его гипнотизирующую, господин Синтез заговорил еще суровей:
— Значит, вы — трус? Вы непременно хотите заслужить мое презрение, презрение труженика? Потом, когда вы, как я надеюсь, вновь предадитесь всем тем низменным радостям, о которых сейчас так сожалеете, мое отношение к вам вряд ли изменится.
При этих словах «как я надеюсь» бедолага-профессор мигом преобразился. Не думая о том, какой смысл содержится в сказанном, не учитывая настоящее положение вещей и не смущаясь тем, что вот уже некоторое время он глядит на господина Синтеза как помешанный, господин Артур почувствовал, что энергия мало-помалу возвращается к нему.
— Значит, вы надеетесь, Мэтр, выбраться отсюда? — спросил он окрепшим голосом.
— Я не говорю «прощай» ни жизни, ни Великому Делу, — загадочно ответил господин Синтез.
Зоолог, благодаря быстрым перепадам, свойственным его малодушному характеру, раньше считавший господина Синтеза безумцем, хотя тот говорил разумные вещи, теперь счел проявлением совершенно здравого рассудка слова, казалось бы, наиболее абсурдные из всего, что когда-либо произносил старик. Верно и то, что это были слова надежды, а когда имеешь столько причин цепляться за жизнь, сколько их имел юный господин Артур, становишься не очень-то разборчивым в выборе аргументов. Итак, он посчитал своим долгом повиноваться.
Пока длились все эти беседы, пока происходили все эти события, монеры под микроскопом погибли. Растительная слизь высохла на хрустальной пластинке. В то же время их нынешний вид был не менее интересен, и препаратор, несмотря на нервную дрожь, продолжил опыты. Снова с помощью стеклянной палочки зоолог зачерпнул из пробирки воду, повторил описанную выше пробу и убедился в идентичности живой bathybius с той, которую он изучал, снова сфотографировал и стал молча ждать.
Старик, который вел себя так непринужденно, как будто находился в своей лаборатории, вслед за ассистентом приник глазом к окуляру микроскопа и, после долгого разглядывания представленного господином Артуром описания, знаком одобрил его точность и добавил:
— А теперь давайте побеседуем. Известно ли вам, что нам очень повезло, что трос не порвался на час позже?
Ответом ему была пантомима, могущая означать, — было бы лучше, если б он вообще не обрывался.
— К счастью, — продолжал господин Синтез, — «Морской крот» не успел обзавестись балластом в виде двух кубических метров воды. Если бы это случилось, мы с вами просто-напросто остались бы на этом месте в течение столетий.
— Значит, вы думаете, Мэтр, что нам не светит никакая помощь с поверхности? Разве не может капитан корабля попытаться для нашего спасения поднять со дна трос?
— О, не сомневайтесь в том, что славный и предприимчивый Кристиан сделает все возможное и невозможное, чтобы нас спасти. Но это ему не удастся.
— Но…
— Не перебивайте меня. Торопиться пока некуда, время терпит. Чтобы нас отсюда извлечь, надо перехватить кабель непосредственно на месте обрыва. И вот почему: только раскрученный во всю свою длину трос равен расстоянию, отделяющему нас от поверхности, то есть пяти тысячам двумстам метрам. Его можно поймать на середине, а схватить его за конец невозможно; ввиду своего значительного веса он выскользнет из любого приспособления, с помощью которого его будут пытаться «поймать на крючок».
Предположим все-таки, что с помощью аварийного троса, который заперт в трюме, капитану Кристиану удастся захватить наш кабель на середине. Он сможет поднять его на высоту двух тысяч пятисот метров, а затем невозможно будет преодолеть сопротивление, создаваемое весом «Крота». Гипотеза эта, заметьте, совершенно безосновательна, потому что подобное случается не чаще, чем раз на тысячу случаев. Капитан может прочесывать дно неделю и дольше, так и не подцепив трос и, следовательно, не подняв его на поверхность.
— Значит, нам крышка?
— Ни в коем случае. Я же вам только что говорил — наши резервуары, в которых мы должны были доставить наверх два кубометра воды, кишащей монерами, пусты.
— Я по-прежнему не понимаю.
— Когда мы оставим здесь две чугунные болванки по тысяче килограммов каждая, «Крот» станет достаточно легким.
— Но…
— Не будете ли вы так любезны сформулировать мне закон Архимеда?
— Нет ничего проще: «На всякое тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, пропорциональная весу объема вытесненной жидкости» .
— Превосходно. Известен ли вам объем «Морского крота»?
— Приблизительно десять кубометров.
— Ровно одиннадцать. То есть аппарат вытесняет одиннадцать кубометров воды. Из чего следует, что на него снизу вверх действует некая сила давления. Ее легко подсчитать, если вспомнить, что кубометр морской воды весит чуть больше тысячи ста килограммов. А имеете ли вы приблизительное представление, каков вес нашего снаряда?
— Судя по скорости погружения, он должен быть намного большим, чем масса вытесненной воды.
— Ошибаетесь, господин зоолог. Вернее, забываете об очень маленьком удельном весе алюминиевой бронзы. Несмотря на огромную толщину стенок, «Крот» весит всего тринадцать тонн.
— С чугунными чушками или без них? — спросил ассистент с необычайной живостью.
— Вместе с балластом.
— Но ведь болванки весят две тонны и, значит, сбросив их, он будет весить всего одиннадцать тонн, потому что, к счастью, в резервуарах нет воды! «Крот» весит всего одиннадцать тонн, следовательно, он может… может подняться со дна морского, всплыть как герметически закупоренная бутылка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127