Когда она вошла в зал, разговоры прекратились. Двое репортеров с фотоаппаратами забежали вперед и сделали несколько снимков Беттины, но она, даже не замедлив шаг, прошла к одному из первых рядов, небрежно перекинула манто через спинку кресла и села почти напротив аукциониста. Она не позволила себе ни малейшей улыбки и делала вид, что не замечает тех, кто усиленно старался привлечь к себе ее внимание. Ее появление — в черном, с длинной ниткой крупного, идеального жемчуга на шее, который достался ей от мамы, — произвело сильное впечатление. В ушах матово переливались жемчужные серьги, вместе с бусами составлявшие гарнитур, а на пальцах — кольцо с жемчужиной и перстень с ониксом. Единственное, что она не продала за три месяца, прошедших со дня смерти отца, — так это драгоценности. Айво был уверен, что ей удастся сохранить их за собой, заплатив по всем отцовским долгам, и он не ошибся.Помост был прямо перед ней, поэтому она сумеет хорошо разглядеть знакомые предметы, выставляемые на аукцион. Картины, диваны, столы, светильники. А в углу и вдоль стен громоздились вещи, которые было затруднительно вносить на подмостки: высокие комоды, огромные серванты, папин книжный шкаф и двое тяжелых напольных часов. В основном — эпохи Людовика XI и Людовика XII, что-то — английской работы, все исключительно редкое, многие работы — с подписью мастера. Аукцион обещал быть что называется «значительным», ну а как же иначе, думала Беттина, ведь Джастин Дэниелз сам был значительной, важной персоной. И она тоже почувствовала себя важной птицей, ибо это последний раз, когда она выступает в качестве дочери Джастина Дэниелза. После ей придется быть самой собой.Торги начались в семь минут одиннадцатого, а Айво так и не приехал. Беттина взглянула на плоские часы фирмы «Картье», что неплотно прилегали к левому запястью, и перевела взгляд на подиум, где находился аукционист с ассистентами; в качестве первого лота был выставлен инкрустированный комод в стиле Людовика XI с мраморной плитой наверху. Комод ушел за двадцать две тысячи долларов. Вращающаяся платформа на сцене медленно повернулась, и открылся еще один знакомый предмет обстановки. Огромное зеркало в лепной раме семнадцатого века из их прихожей.— Начальная цена — две с половиной тысячи. Две с половиной тысячи… Три! Вижу, четыре!.. Пять! Кто больше? Шесть! Семь! Семь с половиной слева, восемь! Девять в первом ряду, девять с половиной, десять сзади! Десять, кто больше? Десять… Одиннадцать! Одиннадцать пятьсот, двенадцать!.. Двенадцать во втором ряду.И аукционист со стуком опустил молоток. Все заняло меньше минуты. Торги шли с молниеносной скоростью, причем то был внешне незаметный процесс. Легкое движение руки, поднятый палец, кивок, взмах авторучкой — и ассистенты, прекрасно вышколенные, немедленно давали знать аукционисту, однако сторонний наблюдатель едва ли мог понять, как происходят торги. Беттина и не догадывалась, кто только что купил антикварное зеркало. Она сделала пометку в каталоге и устроилась в кресле поудобнее, приготовившись к выставлению очередного лота.На этот раз борьба разгорелась за пару французских мягких кресел, обитых нежным шелком цвета кофе с молоком, которые стояли в отцовской спальне. Там еще был шезлонг с такой же обивкой, но он шел на торги следующим номером. Беттина, не выпуская из рук карандаш, внимательно следила за происходящим. Вдруг она почувствовала, как кто-то сел рядом на свободное место. И негромко прозвучал знакомый голос:— Хочешь эти кресла?Его глаза были усталыми, а голос — надтреснутым. Но Беттина забыла про свою тоску, лишь только увидела Айво. Она накоротке обняла его, склонила голову ему на плечо, потом приложилась к уху и прошептала:— Привет, странник. Как я рада, что ты здесь.Он кивнул и раздельно повторил прежний вопрос:— Хочешь эти кресла?К этому времени цена поднялась до девяти тысяч. В ответ Беттина лишь покачала головой в знак отказа. Тогда Айво придвинулся к ней ближе и нежно взял ее за руку.— Прошу тебя, скажи, что бы ты хотела из всего этого? Может, тебе что-то особенно дорого, скажи! Я куплю и сохраню эту вещь у себя дома, а ты потом отдашь мне деньги, неважно, когда, — хоть через двадцать лет, — тут он усмехнулся и добавил, — конечно, если мне удастся так долго протянуть, что весьма сомнительно.Айво знал, какая Беттина гордая, поэтому облек предложение в слегка шутливую форму. Беттина шепнула в ответ:— Дай Бог, чтобы удалось.— Тем временем французские кресла ушли за тринадцать с половиной тысяч.— До восьмидесяти двух лет? — не унимался Айво. — Избави Боже!Они посмотрели друг на друга так, словно не расставались ни на день. Не верилось, что его не было почти полтора месяца.— Беттина, как ты? — спросил Айво.— Прекрасно, — ответила она. — А ты, наверно, утомился с дороги?Супружеская чета, сидевшая перед ними, сердито зашикала. Айво смерил пару холодным взглядом, перевел усталые глаза на Бет-тину и с улыбкой произнес:— Да, перелет был долгий. Но мне не хотелось, чтобы ты была здесь одна. Сколько это еще протянется? Весь день?Айво мечтал, чтобы все побыстрей закончилось — ему было необходимо хоть немного поспать.— Только до обеда. А завтра — и с утра, и во второй половине дня.Он кивнул и обратил взор на то, что происходило на подмостках. Беттина стала вдруг странно спокойной. Айво крепко сжал ее ладонь. На торги выставили рабочий стол Джастина.Айво наклонился к Беттине и сказал ей на ухо одно только слово:— Берем?Беттина замотала головой и отвернулась.— Семь тысяч! Семь… Восемь? Семь пятьсот! Кто больше? Восемь тысяч! Восемь… Девять!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92