..»
Габриэла никогда и никому не рассказывала о своей жизни. Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал, насколько она плохая. Когда в школе ее спрашивали, откуда у нее синяки, она отвечала, что упала с лестницы или споткнулась о собаку, хотя никакой собаки у них никогда не было.
Ее родители не были ни в чем виноваты. Во всем была виновата злая Умиранда, но и к ней Габриэла относилась почти что с пониманием. В конце концов, как еще феи могут заработать себе на кусок хлеба, если не колдовством? А уж в том, что она не в силах исправиться, виновата она сама.
Габриэла услышала доносящиеся из гостиной голоса родителей. Они, как это все чаще и чаще случалось, кричали друг на друга, и это тоже была ее вина. Несколько раз, когда мама наказывала ее при папе, он потом кричал на маму. Вот и сейчас он что-то говорил — громко и возбужденно, почти сердито, но слов Габриэла разобрать не могла. Впрочем, речь, несомненно, шла о ней — о том, какая она плохая и непослушная. И ссорились родители из-за нее, и вся жизнь их шла наперекос из-за нее, и дом их потихоньку становился адом из-за нее. Кажется, все плохое, что происходило на свете, творилось из-за нее.
В конце концов, когда за окном сгустились сумерки, Габриэла разделась и забралась под одеяло. Ужинать ее так и не позвали. Она слишком долго плакала, да и фантазия ее разыгралась не на шутку, ей было не до еды. Болела разбитая щека, болела нога, куда мать пнула ее носком туфли, но усталость все же брала свое, и вскоре Габриэла стала забываться сном. Но прежде чем она окончательно провалилась в спасительный морок, ей пригрезился весенний сад весь в цвету — далеко-далеко" в той счастливой стране, где она была совсем другой. С ней играли все дети, все любовались ею, и высокая, ослепительно красивая женщина прижала Габриэлу к себе и сказала, что любит ее. Это были самые замечательные в мире слова, и душа девочки вновь обрела опору на этой земле.
Габриэла заснул;", продолжая прижимать к себе Меридит.
— Послушай, ты не боишься, что однажды просто убьешь ее? — спросил Джон Элоизу. Та посмотрела на него с легкой презрительной гримасой. Он выпил почти полбутылки виски, и теперь его слегка покачивало. Пить Джон начал примерно в то же самое время, когда из недр шкафа был извлечен желтый ремень. Дозы с тех пор постоянно увеличивались. Это было гораздо проще, чем пытаться прекратить издевательство над девочкой или попытаться как-то объяснить себе поведение Элоизы.
Виски отлично помогало. Во всяком случае, после хорошей порции Джон начинал смотреть на вещи проще и находил ситуацию вполне терпимой.
— Нет, не боюсь, — холодно парировала Элоиза. Я знаю, что, если сейчас я научу ее уму-разуму, она никогда не будет пить столько, сколько пьешь ты. Это поможет ей сохранить здоровыми сердце и печень.
Она с отвращением покосилась на Джона, который повернулся к бару, чтобы налить себе новую порцию виски.
— Знаешь, самое ужасное то, что ты, кажется, действительно веришь в то, что говоришь, — пробормотал Джон в пространство.
— Не хочешь ли ты сказать, что я обращаюсь с ней слишком жестоко?! — воскликнула Элоиза. Она терпеть не могла, когда Джон пытался упрекать ее в чем-либо.
— Слишком жестоко? Слишком жестоко?! Да ты в своем уме? Габриэла вся в синяках! Откуда они у нее?
— Не говори глупости, Джон! — резко оборвала его Элоиза. — Ты сам отлично знаешь, что это неуклюжее создание падает каждый раз, когда ей нужно зашнуровать башмаки! Удивительно, как она до сих пор не разбила себе башку!
Тут она закурила сигарету и, откинувшись на спинку дивана, пустила вверх тонкую струйку дыма.
— Послушай, Эл, ты ведь разговариваешь со мной — не с кем-нибудь… — Джон наконец-то справился с пробкой и убрал бутылку обратно в бар. — Кого ты хочешь обмануть? Я прекрасно знаю, как ты относишься к девочке. И она это знает. Бедняжка, она не заслужила и одной сотой доли того, что ей приходится терпеть!
— Я тоже!.. Ты хоть представляешь, каково мне приходится? За этим ангельским личиком, за светлыми кудряшками и невинными голубыми глазками, в которые ты, похоже, влюбился, скрывается настоящее маленькое чудовище — тупое, упрямое, злое. Когда она начинает буйствовать, с ней просто невозможно справиться!..
Джон посмотрел на Элоизу неожиданно внимательным взглядом, словно с его глаз на мгновение спала пелена. Казалось, он даже слегка протрезвел.
— Ты ревнуешь? — спросил он. — Скажи правду, Эл, ведь все из-за этого? Ты просто ревнуешь, ревнуешь к своей собственной дочери.
— Ты пьян, — отрезала Элоиза, взмахнув рукой, в которой была зажата дымящаяся сигарета. Она не желала его слушать, но Джон уже не мог остановиться.
— Я прав, и ты это знаешь, — сказал он. — Это… это отвратительно, Эл. Я начинаю жалеть, что мы завели ребенка. Честное слово, лучше бы Габриэле не рождаться на свет! Это чудовищно — иметь такую мать!
Джон совершенно забыл о том, что тоже несет ответственность за дочь и за все, что с ней происходит. Он гордился тем, что ни разу не тронул Габриэлу и пальцем, а то, что мать колотит ее почем зря, как бы и не было важным.
Элоиза криво усмехнулась.
— Если ты хочешь, чтобы я почувствовала свою вину, можешь не стараться. Я знаю, что делаю.
— Вот как? — Джон попытался усмехнуться самой саркастической улыбкой, но выпитое виски сыграло с ним злую шутку. Он покачнулся и, чтобы не упасть, вынужден был схватиться за угол буфета. Элоиза, наблюдавшая за ним, презрительно скривила губы.
— Ты каждый день избиваешь ее чуть ли не до бесчувствия, — продолжил Джон, не без труда обретя равновесие. — И это — воспитание?! И до каких же пор? Пока она не вырастет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14