Впрочем, вина я не касался. Вину – свое время, а до тех пор оно должно вызреть. Владелец хижины сразу сказал, что коньяка и виски я могу пить сколько угодно, а насчет вина смолчал. Может, это само собой подразумевалось, но я предпочитаю лишний раз перестраховаться, даже в таких мелочах.
Я стругал ножом прутик. Немного грубовато, но все равно получалось.
Прут был толстым. При желании из него можно было что-нибудь вырезать. Я принялся ковырять его острием ножа. Вполне прилично. Мне как раз захотелось повырезать. Нож будто двигался сам по себе, не ожидая помощи руки.
Прут становился все тоньше, истончился и вскоре совсем исчез.
Я собрал стружки и швырнул их в очаг. Их тут же слизали языки пламени.
Лежа на диване, я думал: а что, собственно, я хотел вырезать? Начал что-то представлять. Нечто, исходящее с кончика ножа. Я взял следующую лучинку. Принялся выскабливать ее кончиком ножа. Хотелось увидеть хоть какую-то форму, пока деревяшка до конца не сточится.
Нож соскочил с древесины и воткнулся мне в ладонь. Я зажал рану рукой, но кровь уже потекла. Похоже было, что я сжимаю кровяной мешочек.
Стало больно. Я пошел на кухню, прополоскал руку в раковине, порвал полотенце на длинные лоскуты и обмотал руку. Я не знал, где в этом доме искать аптечку.
Наблюдая, как кровь пропитывает ткань, я подумал, что завтра прикуплю бинтов и что-нибудь для дезинфекции.
Все дело в том, что я пытался вырезать то, что не должно было быть вырезано. Слишком уж мне хотелось увидеть то, что не предназначалось моим глазам.
Я зажал в ладони недоделанную заготовку. На ней не было кровяных пятен. Просто бесполезная дырка, которую я проковырял кончиком ножа.
Через какое-то время я снял с руки лоскуты полотенца и перевязал рану чистым материалом. Его тут же пропитала кровь, но уже не так сильно.
Я потягивал коньяк и ждал, когда остановится кровотечение.
Зазвонил телефон.
– Я продала картину. Это была Нацуэ Косуги.
– Звонила раньше, но вы не подходили.
– Меня не было.
Я вспомнил, что продал ей полотно. На столике в гостиной до сих пор лежал чек на полтора миллиона иен.
Я почти забыл про ту картину. Теперь это было нечто, что я передал в чужие руки.
Мне не хотелось цепляться за полотна – я знал, что все равно не смогу их закончить. Это было нечто новое. Раньше я чувствовал, что полотно готово. Хорошо ли, плохо ли получилось – главное, я улавливал некую завершенность.
– Можете себе представить, за сколько я его продала?
– Да какое мне дело?
– За пять миллионов.
– Ух ты.
– Я действовала из-под полы, но все равно не обратилась в галерею. Играла в обход правил.
Я закурил и потягивал коньяк.
– Лишились дара речи от удивления?
Я сначала не понял, чему тут удивляться, а потом вспомнил, что Косуги называла какую-то цифру. Чепуха. Все эти цены – вещь произвольная. Я бы не удивился, если бы она продала полотно за пятьсот или даже за пятьдесят тысяч иен.
– При желании я могла бы запросить все семь миллионов. У меня глаз наметанный.
– Рад за вас.
– Есть предложение. Я вам плачу еще один миллион, а вы мне даете продать «сотку».
Я выдохнул дым и затушил сигарету.
– Кто-то только что говорил о каких-то правилах?
– Галерея обдирает вас как липку. Если согласитесь работать со мной, будем делиться пятьдесят на пятьдесят. Если галерея запретит торговать в Японии, поедем в Париж, в Нью-Йорк. У меня есть обходные пути.
– И как же галерея меня обдирает?
– Подозреваю, что они приторговывают тайком.
– Как это понять?
– Вам говорят, что продали картину за пять миллионов, а сами выручили за нее семь. Вы получаете два с половиной, а галерея – четыре с половиной. Два сверху идут черными. Налогами не облагаются. Понимаете всю абсурдность? А со мной все будет по-честному, пятьдесят на пятьдесят.
– Мне неинтересно.
– Поэтому вам надо, чтобы кто-то занимался вашими делами. Я не хочу, чтобы ваши картины продавали из жадности.
Мне было безразлично, из жадности их продают или по какой-то другой причине: едва они перешли в чужие руки, они переставали быть моими. Художник оставляет после себя картины, как путник следы: он их сделал, они есть и никому не принадлежат.
– Я к вам заеду повидаться.
– Не стоит.
– Вам что-нибудь хочется?
Я хотел сакэ, и мне нужен был хороший чугун, чтобы приготовить тушеное мясо. Но если они мне действительно понадобятся, я пойду и куплю. Нет надобности просить Косуги.
– А машину? Машину хотите? «Мерседес-бенц» можете себе позволить. Хотите помощницу? Я подыщу.
– А что, помощница будет и картины за меня рисовать?
– Ну о чем вы? Я имею в виду человека, который будет о вас заботиться. Скажите, какие вам нравятся женщины. Если это вас не интересует, давайте организую вам хорошую мастерскую, закажу лучшие краски и холсты. Мне не составит труда. К тому же пора вам выбираться из этой хижины.
Я рассмеялся и повесил трубку. Кровотечение прекратилось.
Чувство, что оно может снова начаться, не оставляло. Иногда, когда я смотрел на землю, мне снова начинало казаться, что рука в крови.
«Только теперь это моя кровь, а не чужая», – смутно доходило до меня.
Снова зазвонил телефон.
Я уж хотел схватить трубку и заорать «Оставьте меня в покое!», но сдержался. Это была не Косуги.
– Ах это вы.
– Не разбудила?
– Да уже собирался ложиться.
– Хм… я нарисовала набросок. Пока черновой, но мне кажется, вышло очень даже неплохо. Покажу вам завтра.
– Что рисовали?
– Дерево.
– Только один?
– Да, один. На большее меня не хватило. Наверно, это и рисунком-то не назовешь.
– Идите спать.
– Вы со мной как с дочерью разговариваете. Ничего, я не в обиде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61