Я подмигнул ему как мог выразительно.
- Пойду коз пасти,- крикнул Евланя, толкая меня в знак понимания.
Баба Маня вынесла на крыльцо горшочек молока.
Наверное, это молоко и спасло меня. Я понемногу отхлебывал и слушал разговор. Решалась судьба одной козы: трех зимой не прокормить. Разговор склонялся в пользу Милки и Марты, против Майки. Милка молодая, Марта ест свеклу и картошку. А Майка морду воротит. И хотя доит Майка столько же, но к обряду (дойке) она хуже, нервная, молоко отпускать не любит. Так и было решено оставить Милку и Марту. А Майке было сказано: "Не надо было умничать".
Мы отправились. Евланя не поверил, что четвертинка моя, я открылся, что был Михаил Кирсеич. "Мы купим и ему отдадим".
Выгнали коз.
- Вы стерегите, я схожу,- предложил я.
- Это излишество,- ответил Евланя,- "в мире есть царь, этот царь беспощаден, голод названье ему". Жрать захотят, придут.
Четвертинку мы запили речной водой и пошли вдоль берега.
- Сюда,- показывал Евланя,- будем ходить за рыжиками, там, подальше, грузди телегами вози, здесь наберем черники. Баба Маня сварит варенье, увезешь. А тут голубика, повыше рубиновые россыпи брусники. А здесь, если бы пораньше приехал, было красно от малины. Видишь, еще висит ягодка? Съешь.
Эта ягодка была первой и последней в этот приезд. Хотя Евланя утешал, что черемуха, смородина, калина, боярышник - все это будет наше, запомнил я только дорогу в магазин. Во второй заход я познакомился с Машей. Она сидела на крыльце магазина. Держала в руках банку бессмертных консервов "Завтрак туриста" и кильку в томатном соусе. Показала их и спросила:
- Моя закуска, дальше что?
- Наше остальное,- откликнулся я.
- Значит, вот ты с кем вчера пел,- сказала она Евлане.
- Вас не хватало,- сказал я.- А как же вы слышали?
- А по воде,- объяснил Еланя.- Мы с Машей в тихие вечера шепотом переговариваемся, а ведь по реке километра четыре. Ты б дала, Маш, чего заесть.
Пошли к Маше. Она жила в бане.
В утепленном предбаннике, занимая его весь, стоял ткацкий стан, черно-белая ниточная осно-ва продевалась разноцветными узкими тряпками. Мотки этих тряпок лежали на лавке и под ней.
- Тряпки подают, ведь не откажешься,- объяснила Маша,- да больше не тряпки, а целого наподавали. Выбрасывать грех. Так и деру на половики. Опять вот срок подходит отдавать. Уж и обещала, и аванец прогуляла, а все не готово.
Перешагнули через порог. Баня была обжита, видно было, что в ней не мылись, только жили, но все же это был не дом, а баня.
- Живите в моем доме,- сказал я. Я уже считал дом своим.
- Милой-золотой, да в этот твой-то дом ты и сам даром не ходи. Так-то тут любую избу распечатывай и печи топи.
- Будет казаться, что откроется дверь и вернется хозяин. Из-за этого?
- Да зачем мне изба, ведь и здесь живу-то больно добро, а вы не грейте руки, это не чай,- сказала Маша про то, что я принял от Евлани готовый стакан.
- Четыре правила,- напомнил Евланя.
- Не я с вами сидела - давно бы под столом были. А я ведь, родной-золотой, сколь живу, дня без веселья не прожила. А дают мне, родной-золотой, пенсии десять пятьдесят. На них оденься, и укройся, будь сыт, и пьян, и весел.
Я не поверил. Десять пятьдесят? Евланя подтвердил:
- Записана с мужем не была, погиб, дети разъехались. Колхозный стаж в пенсию не вошел. Расскажи сама.
- Муж меня обманом увез на неделю, а жила десять лет. Остался от него мотоцикл.
- Это ты тогда допустила большой сдвиг по фазе.
- Обманом дак. Зато был он при машинах, и я их всех изучила. Дай любой мотор, разберусь. Где жиклер, где форсунка. Всем владею. На мотоцикле хуже лешего гоняю. Уж я лапти драть не стану.
- Ой, Машка, зачем такая замашка? - спрашивал Евланя.
Попели мы и песен, по одному куплету, чтоб больше вспомнить, потом пошли. На прощанье Маша заставила осмотреть гардероб.
- Найди на кофте хоть одну заплату. Не старайся. Милой-золотой, сейчас ведь сбирать-то больно добро. Это ведь не раньше. Раньше мешок да горшок, да лапти на ногах. Мне бы еще кто пальто старое отдал, и опять зиму живу. Иногда целое, неношеное отдают. Немодное дак. Беру со Христом. Мне и Аннушка говорила: бери.- Вдруг при слове "Аннушка" она вскрикнула: - Ой, ой, грех-то, грех-то на мне великий, неотмоленный.
- Но вы здоровая женщина, еще вполне могли бы работать,- посоветовал я.
- Ленюсь,- ответила Маша.
Было за полдень. Листья шуршали под нашими неуверенными шагами. По дороге легли, полежали. На темную воду реки снижались листья.
- Долг платежом красен,- сказал я Евлане, мигая и прищуриваясь, переняв за сутки привычку к цитатам.
- Красен, красен,- отвечал Еланя, понимая, куда я гну.
Мы загубили долю и Кирсеича и пошли к нему по задворкам, чтоб не встречать бабу Маню. Кстати, мы ей покупали конфет и пряников, но где-то каждый раз теряли.
Через какое-то время сосредоточенного пути мы достигли избы Кирсеича.
- Кирсеич,- приступил Евланя к объяснению,- так не так, а перетакивать поздно. Четвертинку твою мы опять не сберегли. Была б она хоть не стеклянная, а то все равно бы разбилась. Пойдем лично с нами, сам принесешь.
Но пойти в магазин Кирсеич не захотел.
- Тогда будем считать, что мы тебе долг отдали.
- Это не ваш долг, а мой подарок.
- Ты с утра снова придешь, вроде как спаситель, поправишь здоровье, поднесешь, но так поступали эксплуататоры, только потом это дело кончалось забастовками. Ты как пишешь: "эксплуатация" или "эксплоатация"?
- У меня больше нет ни капли.
- Доверяй, но проверяй. Есть такое правило, Кирсеич? Ты ж был большим начальником.- Так как Кирсеич отмолчался, явно недовольный нами, то Евланя сказал мне: - Будешь в понятых. Приступаем к досмотру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16