Вглядываясь в Марьюшку, я вдруг удивился той особой суеверной пристальности зрения, с какою безо всякого испуга запоминаю умершую, как бы впечатываю в память. Словно Кто-то незримый стоял за моей спиною, ободряюще подпирал меня за локоть и тоже участвовал в этих печальных проводинах, подсказывал, как мне вести себя. И этот Кто-то велел мне запомнить обличье матери, очертания ее худенького, спекшегося лица в частой насечке морщин, белый платочек с кустышками надо лбом, крупные черные веки, птичий заострившийся нос и приспущенные тонкие губы, в углах которых жила слабая улыбка. Можно было решить, что от этого пристального догляда отныне зависит вся моя будущая земная и небесная бобылья жизнь... Может, Марьюшка моя крепко заснула? И так ведь бывает? – мелькнула шальная мысль, и я приложил ладонь ко лбу матери. Я уже не боялся ее остылости, окоченелости, но принимал смерть как неизбежное, с тоскою навсегда осиротевшего человека, словно бы это не я выл этой ночью. Руки были подвязаны полотенишком, и я поправил присогнутые восковые пальцы, выпрямил их. Мне почудилось, что Марьюшка отозвалась на заботу, чиркнула мизинцем по моей ладони. Подвинул полотенце на щеке, чтобы не так болел флюс; подтянул простынь на ступни, чтобы не так холодило с приоткрытого балкона... Господи, сколько им пришлось потопать по матери-сырой земле, чтобы поднять меня, своего детеныша. И вот уже я одной ногою у последней черты...
Тут позвонили в дверь и оборвали мое странное прощание. Вошел шофер в кожане и в шапке колпаком. Нет, это не был Харон, перевозящий через реку смерти, но обыкновенный разбитной московский белобрысый дядько с оловянным взглядом и золотой фиксой, которая хищно просверкивала сквозь редкие приспущенные усы.
– Кого забирать-то? – хрипло, будничным голосом спросил возчик, пробираясь меж завалов книг. Он озирал мои богатства, как ящики с булькающей тарой.
Взгляд был приценист и равнодушен одновременно, де, всей водки не перепить, всех книг не перелистать, но этот товар стоит денег. – Ее, что ли? – еще добавил крепкий мужичок, оглядывая мою Марьюшку с макушки до пят, словно боялся перепутать. Я покорно кивнул.
– А как понесем-то? – спросил я... – Носилки где?
– Какие носилки... Вот так и понесем... Ать-два... За руки, за ноги... Понаставили гробов до небес, мать вашу... Нисколько о людях не думают. Заворачивай в одеяло! – скомандовал перевозчик. Он не чинился с моими переживаниями, не печалился, вернее, он как бы не замечал меня, ибо и я своим невидным житьем попадал (по его разумению) в тот разряд хануриков и будущих жмуриков, с которыми нет смысла церемониться... Мужик приказывал грубо, но во мне не было негодования. Сама работа пестует и вылепливает себе прислужника... Да и то, ежели на каждую «упокоенку» расходовать душу, уливаться слезьми и грустить, то грудь скоро превратится в сплошную кровавую язву...
– Не тяни время, приятель, мне некогда... И не грусти. Все там будем, – привычно бормотал тем временем усатый дядько и, видя, что с меня толку никакого, быстро загнул края одеяла, и моя Марьюшка оказалась в плотном рыжем куколе, откуда, будто капустная кочерыжка, виднелось темя покоенки в белом платке. – Нынче мертвяков таскать – не перетаскать, как взбесились, честное слово. Особенно молодяжки... Эта-то, вижу, нажилась, слава богу. Берися за ноги.
Нет, мужичок был пока с живой душою, он оттого и сорил легкими словами, чтобы скрыть душевную дрожь, которая берется неведомо откуда при виде любого «упокойника», словно бы всякий мертвец хочет приторочиться к тебе наручниками и утянуть за собою.
Дядько умело прихватил мою Марьюшку, будто ковер, скатанный в трубу, я же взялся за ноги. Лодыжки были тонкие, и я, едва нашарив их, никак не мог толком уцепиться, а может, не хватало силенок. Действительно, покоенка оказалась тяжелая, словно налитая свинцом. Иль так мне показалось?
– Ногами вперед заноси. Ногами вперед, чтобы не ворачивалась, – деловито командовал дядько, слегка побурев от натуги. – Как заснится, из дому побежишь...
От этих слов горькая обида затеснилась во мне, словно бы этот московский шоферюга и был виновен в материной смерти.
«Не вернется мамушка... Уже никогда не вернется», – вдруг отчетливо представил я, и зрение на миг пропало за влажной поволокою.
– А тебе-то что с того? Не тебе же снятся, – оборвал я зло. – Ты вот возишь по Москве, как товар... И вози...
– Потому и не снятся упокойники, что я вожу их как товар. Мне за работу деньги плотят... Кто трупы-то возит, тот у Господа в приемышах, – словоохотливо откликнулся дядько, ловко разворачивая покоенку на крохотной кухне. Я едва поспевал за мужиком. Казалось бы, ему-то какое дело до суеверных обычаев; отволок, как ни попадя, к ямке, да и дело с концом, а он уряживал свою работу с толком, какой требовали древние обычаи. Словно он-то, усатый дядько с золотой фиксою во рту, и был тем самым Хароном, съехавшим от реки смерти на Москву по вынужденному совместительству.
...А чего Марьюшке возвращаться; коли дом так и не стал родным. На Суне-реке теперь надо ее искать... Идет по берегу молодая, с ясным горячим взглядом, попинывая камень-орешник в струистую воду. На родимой горке хотела упокоиться, возле мамушки, а вот как привелось...
У меня вновь защемило в груди, словно открытую рану ковырнули.
В лифт заползли, как в сейф, тесно прижавшись друг к другу. Пришлось Марьюшку поставить на ноги. Харон придерживал ее со спины за плечи. Одеяло присползло с головы, и спящее восковое лицо матери с острыми рожками белого повойника оказалось напротив моего. От матери несло стужею, будто только что достали из холодильной камеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223