Они понимали, что это с дальним прицелом приговор. Из него они делали и другой вывод: более высокие слои в аппарате ЦК, а уж тем более из нынешнего руководства страны отвечать за приписки, тотальную коррупцию, разложение кадров не намерены. За всё ответят они – исполнители высшей воли. И это был предел, за который никто не выходил. Неслучайно в заявлениях столько выражений личной преданности лидеру страны и перестройке.
Задумайтесь: почему Осетров или Смирнов не помышляли о раскаянии? Потому что оба были подготовлены перед арестом, знали, что за их судьбу будет борьба. Выдать кого-то означало лишить себя шанса оказаться вновь на свободе. Большинство функционеров такими надеждами себя не тешили. Да и находясь в длительной изоляции, могли судить о политике лишь по длинным речам и докладам, публикуемым в прессе. Но как только в апреле-мае 1989 г. сотрудники КГБ «разъяснили» истинную позицию Политбюро, все раскаявшиеся подследственные скопом изменили показания: раз так нужно верхушке партии, то они вмиг стали честными руководителями, жертвами произвола следователей.
Как же реагировал Горбачёв на этот поток признаний, достаточно искренних и правдивых, которые ложились к нему на стол? В своей обычной манере – никак. Разумеется, ни один из подследственных так и не получил ни от него, ни от его подчинённых из ЦК КПСС никакого ответа.
Жалоба вручается адресату.
За пять тысяч.
А в самом деле, зачем главе партии и государства реагировать на информацию подследственных? Что, у него без того дел мало – важных и серьёзных? Всё так, если бы мы жили в нормальном государстве, где верховенствует право и все равны перед законом. В таком случае вмешательство руководства любой партии или общественной организации в сферу правосудия было бы просто абсурдом. Но дело всё в том, что речь идёт о тоталитарном режиме нашего социалистического образца. А у нас вопросы ответственности крупных функционеров находятся не в ведении Генерального прокурора, а в исключительной компетенции Генсека. Разрешат он и его окружение применить закон к конкретной личности, и он будет применён, ну а если не разрешат – и жаловаться некому. Это во-первых. А во-вторых, жалоба жалобе рознь. И Генеральный секретарь при всей своей занятости находил-таки время реагировать на каждую дошедшую до него жалобу на действия следователей.
Главное заключалось в том, чтобы ухитриться положить такую жалобу к нему на стол. За столь деликатные дела с охотой брались покровители из ЦК КПСС, которых подкармливали мафиозные группы из Узбекистана. Естественно, небескорыстно, ибо дополнительная услуга требовала и дополнительных расходов, факты такого рода выявлялись не только в ходе нашего расследования, но в других уголовных делах, где фигурировали «уважаемые люди».
12 декабря 1985 г. Прокуратурой Узбекской ССР был взят под стражу председатель колхоза «Политотдел» Коммунистического района Ташкентской области М. Хван. Герой социалистического труда, член ЦК и депутат Верховного Совета УзССР, делегат пяти съездов партии, руководитель передового хозяйства, он был известен во всей республике. Важные московские деятели, например министр внутренних дел СССР Щёлоков, работники ЦК КПСС, местные партийные баи, Рашидов и Усманходжаев, непременно заезжали в колхоз, где были оборудованы прекрасные домики с обязательным обильным угощением и немалыми дарами. Хван давно привлекал наше внимание, поскольку много знал, имел обширные связи. Следствие располагало информацией о даче им взяток многим должностным лицам. Кроме того, в ходе ревизии выяснились крупные приписки и хищения и в его колхозе, в связи с чем республиканская прокуратура, проводившая следствие, неоднократно просила в Верховном Совете Узбекистана согласия на привлечение Хвана к уголовной ответственности, но получала отказ. Лишь в декабре 1985 г. согласие было получено, Хван был взят под стражу и препровождён в Ташкент – в следственный изолятор КГБ УзССР, где тогда находились и некоторые наши обвиняемые.
Поскольку у нас были свои вопросы к Хвану, мы получили от прокурора республики письменное разрешение допросить его. Несколько дней встретиться с Хваном не удавалось, отвлекали другие более неотложные дела. В это время в Ташкенте появился ответственный работник Прокуратуры Союза, который пожаловался нам, что его откомандировали в Узбекистан как на пожар, даже чемодан толком не собрал. А всё лишь потому, что Генеральному прокурору из ЦК передали жалобу Хвана, и лично Горбачёв распорядился немедленно разобраться и доложить. Стало понятно, что в Москве у Хвана есть влиятельные покровители, ибо дураку ясно, что просто так жалобы к Горбачёву на стол не попадают.
20 декабря 1985 г. мы встретились с Хваном. В течение целого дня слушали его исповедь, исповедь талантливого хозяйственника, вынужденного действовать в преступной системе, и потому невольно вовлечённого в приписки и хищения, взяточничество и злоупотребления. Он рассказал о взятках, которые давал Усманходжаеву и Осетрову, другим руководителям. В ходе допроса выяснилось, каким образом его жалоба оказалась на столе Горбачёва и чем объясняется столь поспешная реакция на это обращение. Вот что рассказал Хван:
«Я написал письмо на имя Генерального секретаря ЦК КПСС тов. Горбачёва М. С. В письме я изложил суть дела, что меня необоснованно обвиняют в организации приписок хлопка, и изложил доводы в опровержение этого, просил снять с меня необоснованные обвинения. Вместе со своей женой Ким Тамарой Николаевной рано утром 10 декабря 1985 г. самолётом мы прилетели в Москву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125