– Итак, ты вернулся в замок жив и невредим?
– Да, господин барон; но я был так уверен, что оставил вас мертвым, что никогда более не решусь сказать о ком бы то ни было, что он умер.
– Но от этого мне не было легче, – ответил барон Эбергард. У него был все тот же немного грубоватый и веселый голос, черты его, хотя смягченные временем, походили на черты его отца. Лицо, покрытое глубокими морщинами загорело, зрение ослабло под африканским солнцем, борода и волосы побелели как лунь, горделивая осанка Адлерштейнов исчезла. Без посоха, он казался еще более согбенным, и когда он отдался, с тихой радостью, нежным заботам жены, то та увидела на его ногах не только следы последней усиленной ходьбы, но и прежних глубоких ран.
– Ах, не думал я, что твои ласковые руки когда-либо коснутся моих ран! – говорил он, вздыхая и гладя Христину по голове. – Итак, они не сожгли тебя, как колдунью? Я думал, что ты не уйдешь живая из рук моей матери, и мне чудилось иногда, что слышу треск племени.
– Она помиловала меня ради детей, – ответила Христина. – Очевидно, что небо нас охраняло! А теперь, друг мой, если это тебя не слишком утомит, то пойдем в часовню и возблагодарим господа Бога за все Его милости.
– От всей души. Я готов дотащиться на коленях до церкви. В Тунисе мы не слышали Божественной литургии, и когда итальянцы и испанцы были выкуплены, а немцы оставлены в плену, то а не думал, что пропою еще когда-нибудь псалом святого Мальберта за освобождение из плена!
В продолжении всего этого времени, Эббо ходил то туда, то сюда, и припасал все нужное для комфорта отца, но ни отец, ни мать, упоенные счастьем, не замечали его присутствия.
Он бы и не роптал на это, но полнейшее молчание о Фриделе крайне огорчало его. Неспособный, по неопытности, понять чувство, заставляющее их избегать в эту минуту всякую печальную мысль, он видел в этом кажущемся забвении вопиющую несправедливость против памяти преданного сына, который, первый из всех, позаботился об участи отсутствующего отца. Поэтому, когда счастливые супруги опустились на колени перед алтарем часовни, чтобы возблагодарить Бога, молодой барон стал молиться у гроба Фриделя, тщетно стараясь победить чувство ревности при мысли о том, что он должен отныне разделять любовь матери с другим, и что умерший брат будет предан забвенью.
Наконец, когда все жители Адлерштейна собрались на пир, устроенный в честь возвращения прежнего владельца, Эббо продолжал стоять над гробом, полагая, что он один.
– Эббо! – сказала маленькая Текла.
Первым движением Эббо была нетерпеливая досада но, взглянув на Теклу, он увидел во взгляде жены-ребенка задумчивость, впервые замеченную им.
– Что случилось, Текла? Послали тебя за мной?
– Нет, но а заметила, что вы остались одни, – ответила она, складывая ручонки.
– Что из этого, дитя? Разве я не должен быть один? – ответил он с горечью. – Тут покоится мой брат, а мать нашла своего мужа.
– А я! – сказала Текла с такой грустной и нежной улыбкой, что он обнял ее и прижал к своему сердцу.
Они вернулись вместе в главную залу; пилигрим сидел на том самом кресле, что занимал Эббо с самой колыбели.
Восклицание матери было словно упреком за его отсутствие, но Христина испытала наибольшую радость в жизни, когда Эббо, молодцевато остановившись перед отцом, подал ему старый меч, присланный им сыну-первенцу.
– По всей вероятности, ты лучше воспользуешься этим мечом, чем я, сын мой… Ты владел им так хорошо! Однако, я хочу еще поносить хоть некоторое время этого верного спутника моей молодости. Жена, сын, меч – все это вместе придает мне новую жизнь!
И в течение всего вечера он опирался на этот старый меч, как будто он, больше всего остального, возвращал ему титул владельца Адлерштейна.
Вот что рассказывал граф Эбергард:
Обморок, в котором оставил его Гейнц, спас ему вероятно жизнь, остановив сильное течение крови из ран; он пришел в себя лишь тогда, когда почувствовал толчки маленькой телеги, на которой лежал он с другими трупами. В замке Шлангенвальд заметил в нем искру жизни, и бросили его в башню, где любовь к жизни заставила его бороться со смертью до того дня, когда его посадили на лошадь со связанными руками и завязанными глазами и отдали, вместе с другими пленными, туркам, завоевавшим Штирию в 1475 г. и разбившим Георга Шенка, посланного им навстречу.
Турки обращались с бароном Эбергардом лучше христиан. Ходить на чистом воздухе, прикованным к соотечественнику – было в тысячу раз лучше медленной смерти в уединенной башне. В Андрианополе предложили каждому из пленных принять магометанскую веру и поступить на службу к Оттоманам, но все они отказались. Пятнадцать из них, все знатные дворяне, были отведены в Константинополь в ожидании выкупа, и все они обещали барону, тотчас по возвращении на родину, уведомить его семейство об его участи.
– Но они не сдержали своего слова!.. – прибавил барон.
– Увы! они не имели случая сдержать его, – сказал Эббо. – Золото было редко или хранилось в сундуках скупого императора Фридриха: выкупы не били заплачены, и все они умерли в плену. Я узнал об этом в прошлом месяце, во время пребывания в Вормсе.
– В Вормсе? – спросил барон Эбергард с удивлением.
– Я ездил туда насчет земель Вильдшлосса и насчет моста, – сказал Эббо, – и Шлангенвальд и я, мы собрали самые точные сведения об участи несчастных пленников, полагая, что вы между ними. Около того времени, я должен был отправиться на поиски за вами. Император обещал снабдить меня письмами к султану, как только заживут мои раны.
– Ты уже не нашел бы меня, – продолжал отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87