Танис Перельо – тоже, ему лишь бы полоскаться с Катухой Баинте, дурочкой из Мартиньи, в мельничном пруду Лусио Моуро, оба голышом, когда жажда усиливается, и тело ждет прохлады, и наслаждение полезно. Дурочка из Мартиньи не умеет плавать, когда-нибудь утонет, и ее найдут по течению в тени папоротников.
Танис Гамусо любит качаться на ветках дуба, так никакая чесотка не пристанет, и кружить над головой дубинкой, очень крепкой, где вырезаны ножом его инициалы.
– Хочешь, раздвою тебе задницу, как абрикос?
– Не дури, Перельо, так не шутят.
– Ладно. Хочешь, кольну тебя под дых, так что дух выйдет?
– Молчи, сука! Адега очень бледна.
– Тебе нехорошо?
– Нет, подожди, поищу водки.
У Адеги уже нет мужчины, но она еще держится, мы часто беседуем.
– Гляди. Мертвяк, что убил моего покойника, недолго отдыхал, и в этой жизни, и в той, кровь топит кровь, нам прощать кровь нечего, таков закон гор. Семья мертвяка, убившего моего покойника, не здешняя, но, видит Бог, у них было время узнать обычаи. Хромой из Мараньиса, писец в суде Карбалиньо, что раньше служил карабинером и остался хромым после стычки с контрабандистами Понтедевы, позволил моему брату Секундино украсть бумаги, где сказано, откуда семья мертвяка – отец его из Фонсебадона, потом приехал в Асторгу. Я вам об этом уже рассказывала. Вы, дон Камило, из рода Гухиндесов, или Моранов, все равно, и этим уже много сказано, сами знаете, но защищать это имя нужно, не жалея и жизни. Когда-нибудь расскажу подробнее, как украли останки Моучо, которого Господь сбил с толку. Как запрыгали тогда все Каррупо! Есть еще рюмочка?
Восьмой признак выродка – дряблый и смирный кончик, девочки Паррочи смеялись над штукой Фабиана Мингелы (Моучо).
– Ангел Пречистой девы, да и только!
Мончо Прегисас, что вернулся из Марокко с деревяшкой, – сновидец, пожалуй, даже поэт. Он рассказывает:
– Моя кузина Георгина, прежде чем овдоветь в первом браке, с Адольфо, уже спуталась с Кармело Мендесом, за которого вышла позже, когда смогла. Кузины Адела и Георгина всегда любили грешить, жизнь коротка, надо ею пользоваться. Самец и самочка попугаев хесусито курадос у меня погибли, не вынесли переезда по Красному морю, может, оно и лучше, кузины бы их изжарили и съели, мне назло, ну, чтобы подразнить. Тетя Микаэла, их мамаша, тоже любила прополоть травку, я ей очень благодарен, когда был мальчишкой, позволяла совать руку за пазуху, щупать груди, щекотать ляжки, только не снимать трусики, тетя Микаэла не разрешала снимать с нее трусики, тут у нее был предрассудок. Можно еще кофе? Спасибо. Кузины иногда танцевали танго с сеньоритой Рамоной и Розиклер, той, что колет; и кузина Георгина, когда распалится, просила разрешения раздеться. Можно снять блузку? Хочешь, сними. Можно снять лифчик? Хочешь, сними. Можно снять трусики? Хочешь, сними. Тебе нравится, Монча? Заткнись, шлюха, и вались на кровать. Свет потушить? Нет.
Мончо Прегисас пересказывает диалог женщин голоском тоненьким, как флейта.
– Чудные они, женщины! Верно?
– Дружище, всяко бывает.
– По-моему, все женщины прямиком попадут на небо.
– По-моему, нет. Думаю, больше половины обрекли себя и будут гореть в аду: одни за распутство, другие за жадность, третьи – за вредность, вредных много; француженки и мавританки, чтоб не идти далеко.
Льет над крышей дома сеньориты Рамоны, льет и вокруг, над стеклами галереи, над рододендронами и миртами сада, идущего до реки, все промокло, в земле больше воды, чем земли, три самоубийства за десяток лет не слишком много: старуха, которой стало от горя невтерпеж, бродячий торговец, проигравшийся в очко (хотя плутовал), девчонка, у которой еще и груди толком не выросли.
– Мыс тобою родня, – говорит мне Рамона, – здесь все родня, кроме этих сорняков Каррупо. Хочешь, я попрошу, чтобы нам дали шоколад, почему не хочешь ужинать?
Дон Брегимо, покойный отец сеньориты Рамоны, очень талантливо играл на банджо чарльстоны и фокстроты.
– У меня был хороший отец, я знаю, но с причудами, по-моему, полусумасшедший, и что ни говори, а танго много лучше и больше сближает.
«Авантюрист Салакаин» Барохи – очень хороший роман, много действия и чувства, не помню, кому отдала, даешь почитать книги, остаешься без них, Робин Лебосан книги возвращает; пожалуй, никому не отдавала, и роман в каком-нибудь шкафу, суть в том, что все в доме вверх тормашками.
– Почему не хочешь поужинать? У меня есть бутылка яблочной водки, прислали из Астурии.
Никто не замечает тихий ход времени, что катится и катится, покуда идет бесконечный дождь: человек предает другого, а после, когда тот оказывается мертвым в канаве или у кладбища, совесть редко мучает; женщина закрывает глаза, чтобы сунуть бутылку с теплой водой туда, куда хочет, и ничто ее не заботит; ребенок падает с лестницы и умирает, все происходит в один миг; Розиклер продолжает шалить с обезьянкой, Иеремия с каждым днем все больше кашляет, смотри, какая мания! У всех Каррупо шершавая свиная кожа на лбу; должно быть, у них прадедушкой был горный кабан, кто знает. Слепой Гауденсио играет мазурку «Малютка Марианна» когда хочет, а не когда велят, одно дело быть слепым, другое – безвольным, репертуар Гауденсио велик, люди капризны, подчас не знают, что просят, не знаете, что ли, эту мазурку можно играть только в определенном и торжественном настроении? Эта мазурка – словно месса, ей нужно свое время, свое место и своя удача. Аккордеон – чувствительная штука, ему больно, когда делают не то, люди теперь ничего не уважают, ясно, идем к концу света. У Поликарпо из Баганейры, дрессировщика зверей, не хватает трех пальцев на руке, их откусил жеребец в горах Хуреса, когда Поликарпо с родичами загонял лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67