Об их интрижке, их увлечении, их страсти, их любви - классификация зависела от степени образованности и сочувствия того, кто говорил, - так или иначе стало известно всему Ильеусу. О связи учителя и мулатки судачили не только в городе, но даже на далеких фазендах у гор Бафоре. В первые дни их любви самые крайние предосторожности казались недостаточными Жозуэ и Глории - особенно Глории. Она объяснила возлюбленному, по каким основным и важным причинам она хочет, чтобы жители Ильеуса вообще и полковник Кориолано Рибейро в частности ничего не знали о ее красоте, воспетой в прозе и стихах Жозуэ, о святой радости, озаряющей лицо Глории. Во-первых, из-за славного прошлого фазендейро, который приобрел известность своими дикими расправами. Чрезмерно ревнивый, он никогда не прощал наложнице измены. Оплачивая королевскую роскошь содержанки, он требовал исключительных прав на ее благосклонность.
Глория не желала рисковать, не хотела быть избитой и обритой, как Шикинья. Не хотела она подвергать риску и хрупкие кости Жозуэ, ибо его проучили бы так же, как и соблазнителя Жуку Виану. Его тоже обрили бы. Глории не хотелось потерять вместе с волосами и честью комфорт роскошного дома, счета в магазинах, служанку, духи, деньги, запертые в ящике. Следовательно, Жозуэ должен был приходить к ней лишь после того, как улицы совершенно пустели, и уходить до того, как появлялись те, кто встает с зарей. Никогда, - помимо тех часов, когда, лежа на скрипящей кровати, они с неутолимым пылом мстили за все ограничения, - не должен был он обнаруживать, что они знакомы.
Такую строгую конспирацию можно соблюдать неделю или две. Потом совершаются неосторожные шаги, теряется бдительность, притупляется внимание. Немножко раньше вчера, немножко позже сегодня - и дело кончилось тем, что Жозуэ стал входить в проклинаемый святошами дом, когда бар "Везувий" бывал еще полон или когда кончался сеанс в кинотеатре "Ильеус", а то и раньше. Пять лишних минут сна сегодня, пять лишних минут завтра - и Жозуэ прямо из комнаты Глории стал отправляться на занятия в колледж.
Вчера он признался Ари Сантосу ("Мне бы никогда не добиться успеха..."), сегодня Ньо Гало ("Какая женщина!"), вчера по секрету шепнул Насибу ("Только, ради бога, никому не рассказывайте!"), сегодня Жоану Фулженсио ("Она божественна, сеньор Жоан!") - и связь учителя и содержанки полковника очень скоро стала известна всему городу.
И не один Жозуэ был нескромным, - разве можно запереть в сердце любовь, которая бушует в его груди? - не один он оказался неосторожным - разве можно ждать полуночи, чтобы проникнуть в запретный рай? Не на одного Жозуэ легла вина. Разве сама Глория не стала гулять по площади, покинув грустное окно, чтобы видеть поближе своего возлюбленного и улыбаться ему, когда он сидит в баре? Разве не покупала она в магазинах галстуки, носки, мужские рубашки и даже кальсоны? Разве не снесла она портному Петронию, самому лучшему и дорогому в городе, потертый и заштопанный костюм учителя, чтобы мастер ко дню , рождения Жозуэ сшил ему другой, из синего кашемира? Разве не аплодировала она ему в парадном зале префектуры, когда он представлял аудитории докладчика? Разве не посещала она, единственная женщина среди полудюжины завсегдатаев, воскресные заседания литературного общества имени Руя Барбозы, вызывающе проходя мимо старых дев, возвращавшихся с десятичасовой мессы? Увлечение Глории литературой осуждали вместе с отцом Сесилио Кинкина и Флорзинья, суровая Доротея и злая Кремилдес.
– Лучше бы она исповедалась в своих грехах...
– Скоро, чего доброго, начнет писать в газетах...
Возмущение достигло предела, когда в воскресенье вечером все гулявшие по шумной площади увидели через неосторожно открытое венецианское окно дома Глории, как Жозуэ в одних трусах расхаживает по комнате. Старые девы вознегодовали: это уж слишком, выходит, приличному человеку нельзя пройтись по площади.
Тем не менее из-за этого "распутства" (как выражалась Доротея) скандала не случилось, поскольку в Ильеусе и без того было много новостей и событий. Все были заняты спорами и обсуждением более серьезных и важных дел. Например, после похорон полковника Рамиро Бастоса гадали, кто займет освободившийся пост. Некоторые находили естественным и справедливым, чтобы место перешло к его сыну Алфредо Бастосу, бывшему префекту, а ныне депутату штата. Взвешивались его недостатки и достоинства. Алфредо ничем не выделялся, был малоэнергичен - словом, не был создан для того, чтобы управлять. Он был ревностным и честным префектом, здравомыслящим администратором и посредственным депутатом. Хорош Алфредо был лишь как детский врач, первый в Ильеусе.
Женат он был на скучной, педантичной женщине, кичившейся своим происхождением. Многие выражали неверие в будущее правительственной партии и прогресс зоны, если управление городом перейдет в столь слабые руки.
Впрочем, таких, которые видели в Алфредо преемника Рамиро, было немного. Большинство же дружно называло полковника Амансио Леала - это имя внушало беспокойство. Вот настоящий политический наследник Рамиро. Сыновьям Рамиро Бастоса остались богатство, легенда о покойном полковнике и множество историй, чтобы рассказывать внукам. Но руководство партией могло перейти только к Амансио. Амансио был вторым после Рамиро - к почестям и постам он был безразличен, однако участвовал в принятии всех важных решений: покойный хозяин края прислушивался только к его мнению. Ходили слухи о том, что Рамиро и Амансио хотели объединить семейства Бастосов и Леалов, выдав Жерузу за Берто, как только парень окончит учение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165