Он словно был везде – его руки, его рот, его… Хотела бы я быть змеей – можно было бы сбросить кожу, выползти из дома и оставить все позади… У папы в лаборатории была замечательная змеиная кожа, вся в каком-то порошке и совершенно сухая.
Я бы хотела этого, очень хотела. Мне некого винить, кроме себя, я мерзкая, отвратительная девчонка.
ОН (я не хочу называть его по имени) притворяется, что у меня просто месячные. Что я выросла. Что все просто прекрасно. Нормально. Я здорова. «Просто такое время, когда ты должна побыть одна «, – это его собственные слова.
– Ты стала настоящей леди, – сказал он в субботу утром, когда я пожаловалась, что у меня идет кровь.
– Нет, не стала, и ты прекрасно это знаешь. Ты подонок.
Он купил мне шоколада и новые платья, кольцо с настоящим рубином, которое я отказалась надеть (платья, которые он мне купил, я просто швырнула на пол в комнате сегодня утром. Надо было выбросить их в окно!), и всякого другого барахла.
Ужасно жарко. Мне приходится закрывать шею шарфом – у меня там ужасный кровоподтек – и я думала, что он меня просто задушит! В машине он все пытался притянуть меня поближе к себе, а однажды попытался остановиться.
– Нет, – сказала я. – Нет. – И нажала на клаксон.
– У тебя ужасные манеры, – заявил он, когда мы снова выехали на дорогу. – Ну, поцелуй же своего папку.
– Ты не мой папа, – завопила я. – Убери свои грязные руки, ты, дерьмо! – и я отодвинулась так далеко, как могла, поближе к пассажирской двери. Можно было бы открыть ее и выкатиться вон, как делают в кино. Мне следовало обо всем рассказать сегодня в гостинице мужчине, который выписывал нам счет; он так смотрел на меня, что мне показалось, он все понял.
Этот извращенец (не буду называть его отцом!) берет меня с собой в свое проклятое рекламное турне. И подумать только – когда-то я говорила, что сделала бы все – лишь бы поехать с ним!
Наверное, любителям книг по всему свету было бы интересно узнать, что их любимый автор – просто отвратительный старик. Он строит такие планы – хочет удочерить меня, когда закончится турне. Конечно, это хорошо для продажи еще нескольких книг, sans doute!
– Ты моя падчерица, – сказал он мне сегодня утром, рассматривая в зеркале свои манжеты. – Я отвечаю за твое образование и вообще.
– Хватит молоть чепуху, ты, дерьмо, – сказала я. – Ты думаешь, что ты выиграл, по ты ошибаешься. Подожди!
Позже.
Я попыталась позвонить Крисси из аэропорта, но он меня застукал. Он сказал, что если кто-то о чем-то узнает, все попадет в газеты, и всем станет известно, какая я лживая и ужасная девочка.
– Не могу же я допустить, чтобы все узнали, какая ты патологическая лгунья, моя дорогая. Представь себе, как станут читатели относиться ко мне. Вдовец, обеспокоенный поведением своей невоспитанной падчерицы! Не слишком красивая история, это уж точно.
Сегодня мы где-то в Скалистых горах. Темно, ничего не видно. Дик за обедом изображал преданного отца, расстелил пальто у нас на коленях, а потом взял мою руку и засунул себе в ширинку. Я крепко сжала кое-что, и oн тут же отпустил меня. Ха! А что oн мог сделать? Как раз подойти официантка, предложить мне еще коки.
Дик так чувствителен к этому – всегда ищет, кого бы очаровать. Он улыбнулся официантке и снова взял мою руку. Ну что ж, если он хочет, чтобы в его рекламной поездке я стала чем-то вроде талисмана, ему придется хорошо за это заплатить.
Когда я в первый раз прочитала о том, что этот человек изнасиловал Молли, я не думала об этом в таком ключе. У меня не было слов, мыслей, чтобы описать случившееся с ней. Мне казалось, что что-то огромное и голодное повисло в воздухе, и Молли пожирала это что-то, задыхаясь в светлом вихре желания.
Я ничего не сказала своим родителям – ни сразу, ни потом – о содержании дневников. Каждую ночь мне словно являлась тень ее отчима, пожирающего ее, позорящего все ее естество.
Той весной Бобби Бейкер пригласил меня на прогулку. В апреле я снова начала учиться в школе, но очень быстро уставала. На занятиях по физкультуре я сидела в зале и играла в шашки с Эдир Хэрмон, которая сломала ногу, а Нелли и другие девочки бегали, прыгали и кричали на поле. В воздухе пахло зеленью и весной, но у меня очень болели ноги. Мускулы мои атрофировались после долгих месяцев, проведенных в постели. Иногда, когда я шла, мое тело словно отставало от меня, и тогда я падала на землю.
Но, несмотря на это, доктор Уилсон разрешил мне пойти на прогулку с Бобби, хотя мне нельзя было танцевать, а вернуться домой я должна была не позднее одиннадцати.
Когда Бобби пришел за мной, мама помогла мне приколоть к корсажу платья розовые и желтые бутоны роз, которые он принес. Я была тронута: он помнил, что платье у меня было лимонного цвета. Мы сели в машину его отца, и он повез меня к школе, проявляя постоянную заботу о том, чтобы мне было удобно: очень плавно тормозил у дорожных знаков «стоп», медленно нажимал на педаль газа и так же медленно отпускал сцепление. Я была благодарна за такое внимание, потому что совершенно растерялась и не знала, что сказать: он выглядел так торжественно в своем взятом напрокат фраке, так не походил на других ребят, с которыми я столько раз играла в баскетбол.
Спортивный зал школы был украшен картинками с изображениями Парижа, Эйфелевой башни, Триумфальной арки, Елисейских полей. Мы сидели в «бистро» и пили имбирное пиво, а пары кружились вокруг нас под «Не давай звездам проникнуть в твои глаза». Когда оркестр заиграл песню из «Мулен-Руж», «Где твое сердце?», Бобби взял меня за руку и вывел на танцплощадку.
– Не волнуйся, – сказал он, обнимая меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51