Молли украдкой смотрела на меня и посмеивалась. Серебро словно прилипало к нашим пальцам и придавало им металлический запах, но мы продолжали эту тяжелую, нудную работу и слушали наставления миссис Лиддел. Нам казалось, что семь часов не пробьет никогда.
Кэтрин была слишком нервна и подвижна, чтобы готовить обед; она слишком заботилась о своей фигуре, чтобы нормально есть. Мы с Молли выпекали пирожные, которые присылала моя мать, выпивали по стакану молока, чистили зубы, тщательно мыли лицо и натягивали свои лучшие воскресные платья.
Потом мы шли к миссис Лиддел в ее спальню.
Любуясь собой, она, чуть морща губы, накладывала перед зеркалом помаду.
– Всегда открывайте рот, когда мажете губы, – это позволяет руке двигаться прямее, – советовала она, а мы наблюдали за ней, затаив дыхание.
Она учила нас всему ритуалу женственности – как красить ногти в красный цвет, как махать руками, пока лак сохнет, как держать сигарету, когда мужчина дает тебе прикурить.
Мы полностью погружались в интимную атмосферу ее комнаты, вдыхая запах лака и пудры, облака лазури и дыма. Растянувшись на пушистом, щекотавшем бедра ковре, мы с Молли благоговейно прикасались к жемчугу, который протягивала нам миссис Лиддел.
– У женщины никогда не бывает слишком много жемчуга, – поучала она. – Твой отец купил мне это во время нашего медового месяца в Испании. Он собирался даже сам нырять за жемчугом, но я и слышать об этом не хотела.
Она прижимала нитку к себе, глядя в потолок. Мне кажется, иногда она забывала, что мы рядом с ней. Потом Молли с хрустом откусывала яблоко, и чары рушились.
– Мэри Алиса Лиддел, разве я не говорила тебе, чтобы ты не смела есть в моей спальне? Ну-ка тише, вы обе! – она выставляла нас за порог и закрывала дверь.
Мы ждали ее появления – она выходила из своей спальни, как актриса из гримерной. Часто она вдевала в волосы, падавшие ей на плечи, шелковый цветок камелии.
Миссис Лиддел буквально расцветала на своих soirees , словно внутри нее, как лампада, зажигался свет. Однажды, когда она танцевала в Большом зале, ее спутали с Ритой Хэйворт; у нее было несколько фотографий Хэйворт, которые она приносила показать гостям.
– Что вы об этом думаете? – спрашивала она, откидывая голову назад и протягивая фотографии какому-нибудь солдату, которому было не больше двадцати двух-двадцати трех лет. – Могла бы я быть сестрой Риты?
– Обзат-т-тно, мадам, – отвечал тот, похлопывая себя по колену. – Рядом с вами Рита выглядит простушкой. Надо было вас посылать развлечь войска. Это могло очень поднять наш дух!
– Вы слишком любезны, – отвечала она, по-прежнему держа руку на его плече, – и, пожалуйста, не церемоньтесь. Называйте меня просто Кэтрин, а не мадам. В конце концов, я ведь не ваша мама.
Она разрешала мне и Молли разносить подносы с крошечными бутербродами и шампанским. Мужчины шутили с нами. Подзывали нас «эй, детка» или «сестричка», потчевали нас рассказами о темных ночах, проведенных в лисьих норах, о небе, разрываемом на части огнем, о дожде из человеческих рук и ног, который обрушивался на них после бомбовой атаки. Они рассказывали о грозных сражениях в далеких морях и землях, о воздушных боях и воздушных крепостях, искавших в небесах огни немецкого Люфтваффе.
Часто они были в форме и позволяли нам дотрагиваться до орденов, заслуженных ими на войне. Темная, квадратная буква «А» на зеленом фоне отмечала принадлежность к Первой армии, которая сражалась в Нормандии, освободила Париж и первой пересекла Рейн. Седьмая армия – это темно-синие треугольники с красно-золотистой эмблемой дивизиона, ворвавшегося на Сицилию и в северную Францию, а оттуда – в Рону и в Мюнхен. И самый любимый полк Молли – сто первый воздушный, «Поющие орлы»: голова орла на черном кресте с надписью «Рожденные в воздухе» на обвивающей крест ленте. «Поющие орлы» пронеслись по небесам Нормандии. Мы сидели у ног маленького пилота Билла Джонсона с печальными глазами, у которого была покалечена левая нога. На его груди сияла эмблема «Поющих орлов». Ему пришлось выброситься с парашютом из горящего самолета, и он сломал шейку бедра (мы знали из занятий с Демом Боунсом, какой толстой была эта шейка, и вздрагивали при мысли о том, каким должен быть удар, сломавший ее); перелом был такой неудачный, что врачи не смогли полностью восстановить функции ноги. Лейтенант Джонсон ходил с тростью красного дерева, увенчанной серебряной головой орла, и, хотя он всегда шутил и смеялся со всеми вместе, казалось, что он постоянно прислушивается к какой-то музыке, звучащей у него внутри. Мы гадали, что это – звуки двигателя? Или пение крыльев в те минуты, когда поврежденный самолет падал на землю? Иногда, выпив две или три рюмки, он падал к ногам миссис Лиддел, клал голову ей на колени и рыдал, а она гладила его по голове.
Потом она отсылала нас наверх, и мы лежали в темноте, прислушиваясь к звяканью бокалов, которыми чокались мужчины, произнося тосты за миссис Лиддел.
– Именно за вас мы и сражались, – говорили они.
Или:
– Леди, вы очень славная дамочка.
Утром миссис Лиддел просыпалась поздно и, потирая заспанные глаза и несвежее лицо, спускалась в кухню, где мы с Молли замешивали тесто для блинчиков и грели воду для кофе. Иногда она чувствовала себя слишком разбитой, чтобы идти в церковь, и мы с Молли отправлялись без нее. Я внимательно слушала службу, брала церковный бюллетень, чтобы потом рассказать о службе своей матери. Когда мы склоняли головы в молитве, я благодарила Господа за то, что семья Лиддел имела обыкновение посещать другую церковь: мать не преминула бы обратить мое особое внимание на отсутствие миссис Лиддел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51