– Итак, приступим! – вырвался у Мария нетерпеливый возглас.
Наступило молчание. Никто не шевелился. Лица вокруг хранили бесстрастие. Даже соратник Мария – Гай Флавий Фимбрия – и уходящий в отставку консул Публий Рутилий Руф /Гней Маллий Максим прислал известие о своей болезни/ застыли в неподвижности.
– Что это с вами? – раздражительно поинтересовался Марий.
Появился Сулла в серебряных парадных доспехах. Он широко улыбнулся, взмахнул рукой:
– Гай Марий, Гай Марий, вы что, забыли? – заорал он и, вплотную приблизившись к Марию, подтолкнул его с неожиданной силой. – Иди домой и переоденься! – прошептал он.
Марий открыл было рот, но, уловив насмешливый взгляд Метелла Нумидика, провел рукой по лицу и увидел на своей ладони красную краску.
– О, господи! – воскликнул он с исказившимся лицом. – Прошу простить меня – я знаю, что в спешке уподобился германцам, это смешно! Пожалуйста, простите меня! Я сейчас же вернусь. Военные регалии – даже триумфальные – не к месту на встрече с Сенатом в помериуме.
Уже на бегу он бросил через плечо:
– Благодарю тебя, Луций Корнелий!
Сулла поклонился сенаторам и побежал за ним.
– Я отблагодарю тебя, – заверил Марий, когда Сулла догнал его. – Но вообще-то – невелика беда. Подождут, подышат свежим воздухом, пока я умоюсь и переоденусь.
– Для них это значение имеет, – отозвался Сулла. – И для меня тоже.
Несмотря на короткие ноги, он шагал шире, чем Марий.
– Тебе нужны сторонники среди сенаторов, Гай Марий? Тогда, пожалуйста, не порть с ними отношения! Они не хотят путать инаугурацию с триумфом. Так что держись в рамках!
– Ладно, ладно.
Они добрались до задних дверей дома Мария в три раза быстрее, чем обычно. Марий так толкнул дверь, что сверху на них посыпалась штукатурка. Ворвавшись в дом, Марий начал орать на жену и рабов.
– Все готово, – отвечала Юлия, пленительно улыбаясь. – Я так и знала, что ты будешь спешить. Ванна ждет тебя, Гай Марий. Заходи, – улыбнулась она Сулле. – Замерз наверно? Проходи в гостиную, согрейся, а я принесу вино.
– Да, ты права, действительно прохладно. Я привык к Африке. Спеша за Великим, я разгорячился, но теперь чувствую, что озяб.
Она уселась напротив его и наклонилась:
– Что-нибудь не так?
– Женское ли это дело?
– Брось, Луций Корнелий. Расскажи.
– Ты знаешь, Юлия, я люблю людей, и они относятся ко мне хорошо. Но иногда я готов бросить его в Туллантум, как своего злейшего врага!
– Ну и что, – усмехнулась Юлия. – Со мной это бывает тоже. И ничего особенного тут нет. Он – Великий, и жить с ним тяжело. Что он натворил?
– Пришел на инаугурацию в полном триумфальном облачении.
– Им это не понравилось, да?
– К счастью, я увидел, что он даже не смыл алую краску с лица. Эти его брови… После трех лет, проведенных с Гаем Марием, любой, если он не полный идиот, может угадать его мысли по движению бровей. Они так и скачут… Да ты сама знаешь.
– Знаю.
– Я встретил его первым и что-то крикнул по поводу его забывчивости. Тьфу! У меня перехватило дыхание, потому что у него на кончике языка явно вертелось приказание утопить меня в Тибре. Потом он увидел Квинта Цецилия Нумидийца, и только тут сообразил, в чем дело. Ну и ну! Не знаю никого – кроме разве что Публия Рутилия – кто мог забыть, во что одет.
– Хочешь подогретого вина?
– Да, спасибо.
К вину Юлия принесла маленькие свежие булочки:
– Вот, только что из печи. Очень вкусные. Мы все время готовим их для молодого Мария.
– Да, мы как-то ели их с ним вместе, – сказал Сулла, и лицо его засияло. – Ах, Юлия, как вкусно!
– Я тоже обожаю их.
– Хотел бы я, чтоб и Юлилла… – покраснел Сулла.
– Знаю, – мягко отозвалась Юлия.
– Что с ней? Ты понимаешь?
– Думаю, мы слишком избаловали ее. Ты знаешь, отец с матерью не хотели четверых детей. Решили ограничиться двумя мальчиками. А когда появилась я, и вовсе не рассчитывали, что семья пополнится еще. Юлилла же вызвала шок. Мы с ней были так несчастны… Мне кажется, она всегда была живым укором. Особенно отцу и матери: они ведь не хотели ее… Потому ей многое прощалось. Когда у нее заводились деньги, она легко тратила их на пустяки, и ее никогда за это не ругали. Юлилла всегда считала себя центром мироздания, потому что родители ни в чем ей не отказывали. Но, несмотря на это, она страдала.
– Поэтому и начала пить?
– Да.
– И еще эти хлопоты с детьми…
– Да.
На глазах Юлии выступили слезы.
– Что я могу сделать для нее?
– Разве что расторгнуть этот брак.
– Как же, если я собираюсь уехать из Рима – воевать против германцев? И потом, она – мать моих детей… Я любил ее, как никого другого.
– Что ты говоришь, Луций Корнелий! Как можно любить больше или меньше?
Сообразив, что сказал слишком много, Сулла помолчал.
– Я с детства не знал любви и не учился этому искусству. Я больше не люблю ее. Даже ненавижу. Но она – мать моих детей. И пока я не вернусь, она – все, что у них есть. Если я с ней разведусь, она что-нибудь выкинет: сойдет с ума, покончит с собой или сопьется…
– Да, ты прав. В разводе она может навредить детям больше… В нашей семье сейчас две женщины, которые вызывают беспокойство. Я расскажу тебе?
– Да, конечно.
– Вторая – моя мать. Она несчастна, живя с братом Секстом, его женой и их детьми. В основном, потому, что привыкла быть в доме хозяйкой. Они постоянно скандалят.
Сулла молчал.
– Мама после смерти отца изменилась. Я не говорю, что у них с отцом все было гладко, но она привыкла опираться на его ум и опыт. Теперь она становится своенравной и нервной. Гай Марий, увидев, как накалилась в доме обстановка, предложил купить для мамы виллу на берегу моря, чтобы бедный Секст обрел, наконец, покой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21