Я обязан уплатить его сам лично. Так что я должен делать?
Сузи затаила дыхание.
— Нат обитает сейчас в старом разрушенном доме на берегу Средиземного моря. Сущие развалины, там никто не жил годами, так что теперь там нет телефона. Я мог бы послать ему телеграмму, но не уверен, что она дойдет до него, и, как говорил, я должен это сделать лично.
Он пыхнул сигарой.
— Я мог бы сказать вам, где его найти, но вы можете передать информацию не в те руки. Я не могу позволить себе такой риск.
— Так что теперь? — сдавленным голосом спросила Сузи. — Мы должны помочь ему!
— Знаю, — невозмутимо сказал Кортоне. — Так что я сам туда отправлюсь.
— О! — Сузи была поражена: такую возможность она не могла себе представить.
— Так что же с вами делать? — продолжил он. — Я не собираюсь сообщать направление моей поездки, но за вами могут быть люди, которые проследят меня. Нужно, чтобы отныне вы держались рядом со мной. Давайте говорить откровенно — не исключено, что вы можете играть на обе стороны. Так что я беру вас с собой.
Она не сводила с него глаз. Напряжение стремительно покидало её, и она обмякла в кресле.
— О, благодарю вас, — произнесла она. И только тут позволила себе заплакать.

Летели они первым классом, которым Кортоне всегда предпочитал пользоваться. После обеда Сузи, оставив его, направилась в туалет. Сквозь щель занавески она глянула на салон экономического класса, питая тщетные надежды, но была разочарована: Хассан смотрел на неё поверх ряда кресел.
Заглянув на маленькую кухоньку, она конфиденциально переговорила со старшим стюардом. У неё возникла некая проблема, сказала она. Она хотела бы переговорить со своим приятелем, но её не отпускает от себя итальянский папаша, который вообще хотел бы, чтобы она до двадцати одного года носила пояс невинности. Может ли он из аэропорта позвонить в израильское консульство в Риме и оставить послание для Ната Дикштейна? Просто передать, что, мол, Хассан все мне рассказал и мы с ним направляемся к тебе. Она дала ему деньги для телефонного звонка, которых было значительно больше, чем требовалось, но они сыграли роль своеобразной взятки. Он записал текст и обещал все сделать.
Она вернулась к Кортоне. Плохие новости, сказала она. Один из арабов сидит в экономическом салоне. Он, должно быть, следит за ними.
Выругавшись, Кортоне сказал, чтобы она не беспокоилась, попозже об этом человеке позаботятся.
«О, Господи, что же я делаю?» — подумала Сузи.
Из большого дома на вершине холма Дикштейн зигзагообразной тропой, вырубленной в скалах, спустился на пляж. Уворачиваясь от брызг прибоя, он прыгнул в кокпит дожидавшейся его моторной лодки и кивнул человеку за штурвалом.
Взревел двигатель, и катер, разрезая волны, двинулся в открытое море. Солнце почти село. Догорали его последние лучи, и скоро в разрывах облаков, нависающих на горизонте, будут видны звезды. Дикштейн погрузился в глубокое раздумье, припоминая все, что он ещё не сделал, предосторожности, которые ему предстояло предпринять, и прорехи, которые надо успеть закрыть. Он снова и снова продумывал свой план, словно человек, который выучил наизусть важную речь, но хочет, чтобы она звучала ещё лучше.
Над головой навис высокий борт «Штромберга», и рулевой повел маленькое суденышко вдоль него до того места, где, почти касаясь воды, висела веревочная лестница. Дикштейн вскарабкался по ней на палубу.
Шкипер пожал ему руку и представился. Как и вся команда на борту, он служил в израильском военно-морском флоте.
Они двинулись по палубе.
— Есть проблемы, капитан? — спросил Дикштейн.
— Судно далеко не лучшее, — ответил он. — Оно медленное, старое и неуклюжее. Но мы постарались привести его в подобающее состояние.
В сумерках Дикштейн успел заметить, что сейчас «Штромберг» выглядит куда лучше, чем его близнец «Копарелли», когда последний швартовался в Антверпене. Палуба и надстройки были выдраены, все лишнее убрано по местам, и теперь он куда больше напоминал корабль.
Они поднялись на мостик, где осмотрели радиорубку, а потом спустились в кают-компанию, где команда кончала обедать. Не в пример офицерам, все её члены были агентами Моссада, большая часть которых не имела опыта морских плаваний. Кое с кем из них Дикштейну доводилось работать раньше. Все они были, как он заметил, лет на десять моложе его: крепко сбитые ясноглазые ребята, одетые в разнообразные джинсы и свитера ручной вязки; команда была надежная, веселая и хорошо подготовленная.
Взяв чашку кофе, Дикштейн присел за одним из столиков. Он был значительно старше всех их по званию, но в израильской армии, и тем более Моссаде, чинопочитание не в чести. Четверо за столиком кивнули ему и поздоровались. Иш, мрачноватый уроженец Палестины, крупный и мускулистый, заметил:
— Погода меняется.
— Да брось ты. Я собираюсь загореть в этом круизе, — отозвался стройный, со светлыми пепельными волосами уроженец Нью-Йорка по фамилии Фейнберг, с обманчиво красивым лицом и ресницами такой длины, что ему завидовали женщины.
Называть дело, в котором они участвовали, «круизом», стало привычной шуткой. В кратком разговоре, состоявшемся сегодня днем, Дикштейн сказал, что «Копарелли» будет почти пуст, когда они захватят его.
— Вскоре после того, как он минет Гибралтар, — объяснил он, — сломается двигатель. Поломка будет такого масштаба, что в море отремонтировать её не удастся. Капитан телеграфирует владельцу о происшествии — а владельцами являемся мы. По счастливой случайности неподалеку будет другое наше судно, «Джил Гамильтон», которое сейчас болтается в заливе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120