На полу лежал толстый слой той самой серой пыли, из-за которой Шантарск и получил свое неофициальное прозвище. «Мечта Шерлока Холмса, – пришло вдруг в голову Лямпе. – Любой след отпечатается. Вот, сразу видно, что из этой двери, под номером девять, выходил кто-то в солдатских сапогах – уволенный вчистую? пожарный? обыватель, прикупивший на толкучке подержанную обувку? – а в четвертый, наоборот, прошествовал кто-то в штиблетах…»
Номера были грубо намалеваны на дверях бурой масляной краской. Стояла, в общем, тишина, только слева позвякивало стекло, а справа журчал густой храп.
Вот он, шестнадцатый, в самом конце коридора, рядом с окном, – в высоком деревянном переплете не хватало половины стеклянных квадратиков.
«Рама глухая, – машинально оценил Лямпе, – снаружи через окно в коридор не проникнешь и изнутри не выберешься… Если есть засада, они разместились и в шестнадцатом, и напротив – это азбука. Нет, постой, ну почему обязательно засада? Ничего еще не известно…»
Он был напряжен до предела – и потому, когда распахнулась дверь напротив шестнадцатого номера, моментально бросил руку под пиджак, зацепил безымянным пальцем скобу. Теперь извлечь пистолет можно одним рывком, в секунду…
Однако вместо ожидаемой засады, хмурых верзил, из двери появилась колоритная личность – худой субъект в запыленных штучных брюках и штиблетах на босу ногу, с растрепанной шевелюрой и грозно торчащей чеховской бороденкой. Распахнутая на груди несвежая сорочка предательски обнажала худой торс, и где-то на уровне последних нижних ребер болталось пенсне, зацепившееся черным шнурочком за правое ухо.
Облегченно вздохнув, Лямпе вынул руку из-под пиджака. За спиной у него отплюнулся Пантелей. Простерши вперед руку жестом полководца из древней римской истории, встрепанный громко вопросил:
– Кво вадис, инфекция?
Пантелей вопросительно поднял бровь, глядя на Лямпе с явным недоумением.
– Ничего интересного, – объяснил ему Лямпе. – В вольном переводе с латинского языка сие означает: «Куды прешь, зараза?» – Он покачал головой: – Так-так-так-так… Латинская грамматика Ходобая, записки Цезаря о Галльской войне с предисловием Поспишиля… Или – берите выше? – он наклонился вперед, доверительно приобнял за шею встрепанного человечка, распространявшего многодневный запах сивухи. – Мы грызем гранит науки, нас грызет судьба?
Человечек покачивался, глядя на него дикими глазами.
– В лоб бы ему… – проворчал недовольно Пантелей.
Лямпе заглянул через плечо запойного в его номер: ну так и есть, постель комом на полу, носки на подоконнике, повсюду опустошенные сосуды из-под казенной, стол завален объедками…
– В лоб, конечно, нетрудно… – задумчиво сказал Лямпе, все еще приобнимая растрепанного за худую шею. – Но он же в таковом состоянии абсолютно непредсказуем, шум сделает… – и, приблизив голову, отворачивая лицо от сивушного запаха, пропел:
Gaudeamus igitur!
Juvenes dum sumus?
Post jucundam juventutem…
В мутных глазах на секунду мелькнуло что-то осмысленное, и пьяный, покачивая под носом у Лямпе указательным пальцем, довольно внятно промычал продолжение:
Post malestem senectutem,
Nos habebit humus…
– Ну вот, мы и нашли общий язык… – чуть ли не растроганно сказал Лямпе. – Пантелей, перед нами образованный человек, ввергнутый в невзгоды извечной русской причиною… – Он полез в кошелек, медленно поводил перед глазами у растрепанного серебряным кружочком с чуточку поистершимся профилем государя императора. – Это, коллега, полтина, вам за нее дадут много-много спиритус вини, сиречь аква витае, и вы ее невозбранно вылакаете, а чуть позже приедет карета «Скорой помощи» и санитары вам помогут завязать смирительную рубашечку, но вас сия перспектива ничуть не пугает… Ступайте же, коллега, к ясной цели…
Удивительно, но растрепанный, ощутив в ладони тяжесть серебряной полтины, словно бы воспрянул, во мгновение ока прочно утвердился на ногах и, шаркая штиблетами, почти ровной походкой направился к выходу.
– Вот что, Пантелей, делает с интеллигентным человеком культурное обхождение и серебряная полтина, – задумчиво сказал Лямпе, поворачиваясь к двери шестнадцатого номера. – А ты, дай тебе волю, непременно в лоб…
– Мусор человеческий, – буркнул Пантелей.
– Согласен, – кивнул Лямпе. – Но зачем ему об этом напоминать? – он склонился к замочной скважине. – Справишься?
– С этим-то? – Пантелей вынул из брючного кармана тяжелую связку плоских хитрых железок, присмотрелся, выбрал подходящую и сунул ее в скважину. – Нам, казакам, нипочем, что бутылка с сургучом…
Уставясь в потолок, он легонечко поворачивал свою железку вправо-влево, лицо у него даже приобрело оттенок вдохновения. Вскоре послышался щелчок, и дверь на пару вершков отошла внутрь.
Лямпе вынул браунинг и держал его дулом вверх, готовый к неприятным неожиданностям. Жарков, молниеносно перебросив связку отмычек в левую руку, выхватил свой, и они стояли так несколько секунд, прислушиваясь к тишине в комнате.
Потом Лямпе легонечко пнул дверь, и они бесшумно прянули внутрь, разомкнулись, чтобы держать под обзором и прицелом всю небольшую комнату.
Ни единого живого существа, кроме них, там не оказалось. Ничего, лучше один раз перегнуть палку, чем расслабиться – и получить пулю…
Они спрятали пистолеты, Лямпе тихонько прикрыл дверь, накинул крючок, обозрел убогие апартаменты и присвистнул.
Здесь было не так уж много мебели и вещей, но все, что имелось, некто неизвестный ухитрился привести в жуткий беспорядок. Постельное белье сброшено на пол – причем одеяло вынуто из пододеяльника, как и подушка из наволочки, вся одежда из шкапчика выброшена, выдвинуты оба ящика колченогого стола, дешевый фибровый чемоданчик лежит на полу раскрытый поверх всего, что в нем прежде находилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18