Сабинин через ее плечо уставился на итальянца.
– Да, я вижу…
У него осталось впечатление, что означенный Джузеппе – или как его там – не притворяется и в самом деле не понимает ни слова по-русски. Чересчур уж великим актером надо быть, чтобы сыграть столь неподдельную отстраненность от чужой беседы. Итальянец взирал на него в полном недоумении, тщетно пытаясь понять смысл разговора.
– Коля… – досадливо поморщилась она. – Ну что ты, как мальчишка, право… Это совсем не то, о чем ты думаешь.
– А откуда ты знаешь, что я думаю?
– Господи, да это у тебя на лице аршинными буквами выведено – ревнивец из французского водевиля… Не выдумывай всякие глупости, ладно? Хорошо еще, что он по-русски – ни бельмеса.
– Кто это?
– Вот это тебе вовсе не обязательно знать.
– Да, я понимаю…
– Коля! – произнесла Надя грозным шепотом. Придвинувшись вплотную, вытеснила его в прихожую, притянула, зашептала на ухо: – Милый, ну, постарайся вести себя, как взрослый, разумный человек… У меня дела здесь . Мои дела. Не имеющие ничего общего со… всем, что произошло. Способен ты рассуждать здраво? Этот человек… он тоже из наших . Ребенок ты, что ли?
Сабинин отстранил ее, заглянул в глаза. Обиженным тоном протянул:
– А я-то думал…
– Бог ты мой, а говорил, что не влюблен… – Надя улыбнулась торжествующей улыбкой лесной нимфы и тут же стала серьезной. – Милый, ну как тебе объяснить? У меня с ним вполне серьезные д ел а, а не легкомысленное интимное рандеву. Понятно тебе? Встретимся завтра, как я и говорила, во второй половине дня, а до этого срока я, если разобраться, и себе-то не принадлежу. Дело есть дело… – Быстро поцеловала в щеку и умоляющим тоном попросила: – Коля, иди, пожалуйста, знал бы ты, сколь серьезны наши с ним дела и насколько далеки от флирта… Я тебя умоляю!
– Ну, хорошо, – сказал он, понурившись, лицом и всей фигурой выражая подавленность и тоску. – Постараюсь тебе поверить… Всего наилучшего и успехов в делах. Я буду ждать…
Словно опомнившись, неловко сунул ей букет и, не оборачиваясь, решительно двинулся к выходу деревянным шагом марионетки. Оказавшись в коридоре, по инерции еще какое-то время брел, шаркая ногами и повесив голову. Потом, чудесным образом воспрянув и стряхнув всякую понурость, широко улыбнулся. Бодрым шагом направился к лестнице, напевая под нос лихую кирасирскую песенку:
Спуни, спуни, молдаване,
Унди друма ля Фокшани…
Песенка была не его бывшего полка, но это не имело сейчас особого значения, коли он пребывал в прекрасном расположении духа. Все ходы противостоящей стороны оказались настолько им предугаданы, что даже жуть брала от такого везения…
В пролетке, неподалеку от отеля «Савой», он ожидал не менее трех четвертей часа. Наконец на ступеньках показался синьор Джузеппе, и в самом деле выглядевший вовсе не так, как следовало бы бравому кавалеру после интимного рандеву, – скорее уж итальянец был озабоченным, собранным, напомнил Сабинину вкрадчивой деловитой походкой хищного зверя на охоте…
– Тронули помаленьку, – прикоснулся он к плечу возницы в смокинге, видя, что итальянец садится на извозчика.
Вскоре они прибыли к пансионату «Идиллия». Выждав пару минут, Сабинин, выделывая кунштюки тросточкой, вошел в крохотный чистенький вестибюль, огляделся. Из невысокой двери справа выглянула пожилая консьержка.
– В каком номере остановился мой друг, мадам? – весело спросил Сабинин по-немецки. – Итальянский господин, он только что вошел, мы разминулись, я крикнул вслед, но он не расслышал…
– Герр Кадеруччи? – ничуть не удивившись, сказала выцветшая немка без всякого интереса. – Вы его найдете в седьмом номере, майн герр…
И скрылась в своей комнатушке, предварительно все же указав морщинистой рукой направление. Свернув влево, Сабинин прошел по темноватому коридору и, увидев на одной из дверей начищенную медную цифирку «7», без церемоний нажал на ручку.
Дверь оказалась незапертой, а комната – не особенно и большой. Как видно, итальянец то ли был аскетом, то ли не располагал средствами, позволившими бы ему замахиваться на «Савой» или «Гранд-отель».
Как любой на его месте, жгучий брюнет, как раз собравшийся налить себе в стакан что-то из бутылки с незнакомой яркой этикеткой, уставился на непрошеного гостя сердито и недоумевающе. В следующую секунду его свободная рука с совершенно недвусмысленными поползновениями скользнула к карману брюк. Но он тут же застыл, оказавшись достаточно благоразумным для того, чтобы не хвататься за оружие, – понимал, что все равно не успеет…
Сабинин сделал два шага в комнату, держа его под прицелом. Усмехнувшись, бросил по-немецки:
– Что это вы в карман полезли, любезный мой?
Судя по лицу Джузеппе, он не понял ни словечка. Что-то пробормотал на родном наречии, непроизвольно сделав выразительный жест – ни черта, мол, не разберу…
– Что это вы в карман лезете? – спросил Сабинин уже по-французски. – Или вы и французского не понимаете?
– Понимаю… – растерянно отозвался итальянец на довольно сносном французском. – Послушайте, какого черта?
– Молчать! – зловеще процедил Сабинин, шагнул к нему и, прижав дуло револьвера к боку, бесцеремонно полез итальянцу в карман.
Извлекши оттуда браунинг, второй номер, проворно отступил на два шага, сунул трофей себе в карман, придвинул ногой облюбованный заранее стул и уселся. Легонько помахал револьвером. Он специально выбрал в оружейной лавке этого монстра – английский «Уэблей-Грин», сработанный за год до появления на свет самого Сабинина, в семьдесят девятом. Как боевое оружие этот памятник старины ни к черту не годился, да и был к тому же неисправен, зато обладал внушительными размерами и производил самое грозное впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97