Это почти все равно, что в действительности сходить на рыбалку, покататься на лыжах… Раз не выходит иначе.
Только на улице, убедившись, что никого нет поблизости, Костя спросил:
– Куда мы, Павка? Ты сердишься на меня из-за Вики и ничего не говоришь. Давай, командуй, куда…
А Павлик все не мог решить, к лучшему или к худшему то, что они вдвоем. Когда продумаешь заранее все свои действия, любое вынужденное изменение в них беспокоит.
– В лес я, Костя… – тихо-тихо, так, чтобы в двух шагах его уже не было слышно, ответил Павлик. – Просто проверить одно место… – Большего он и не мог сказать теперь. Но спросил: – Может, ты подождешь меня?
Костя легонько стиснул ему локоть.
– Идем…
– Я в лесу, Костя, видел ночью человека… И стреляли в нас тогда из леса. Понял? – так же тихо говорил Павлик, пока они крались между деревьями к штакетнику, чтобы оттуда, как планировал Павлик, вдоль садовых оград незаметно пробраться далеко влево, где река и сосновый бор вплотную приближаются к садам, чтобы подойти к тому кусочку леса, что в районе тополя, не с улицы Буерачной, а с прямо противоположной стороны.
Костя ждал продолжения.
– Я тебе не мог всего рассказать… Но Аня что-то искала там, что-то видела… И этот – я не знаю его – тоже ищет… Это они убили ее! Понимаешь, Костя?! Вот я и хочу найти, что она видела… Есть там одно место… Тридцать шагов от секвойи… От тополя. Аня говорила!
Вряд ли Костя мог разобраться в этом. Но переспросить ни о чем не успел.
Они были возле штакетника, как раз в том месте, откуда прошлой ночью Павлик наблюдал за толпой против дома Мелентьевых, когда в монотонный гул далекого города, в шорохи ночи ворвался какой-то посторонний звук: скрипнул гравий под сапогами или звякнула щеколда…
Теперь уже Павлик предостерегающе схватил Костю за руку.
Присели на корточки за штакетником. И не видели, а, наверное, чувствовали, может быть, слышали, как медленно отворилась калитка дома Вики.
Именно в это мгновение у Павлика опять зародилась какая-то очень важная догадка. Он уже несколько раз готов был до конца осмыслить ее, но из-за каких-нибудь внешних причин терял ход рассуждений, как потерял и теперь.
Он, по существу, ничего не успел рассказать Косте. А тут стало не до объяснений: Викин постоялец двинулся по направлению к Жужлице, и нельзя было терять время.
– Костя! Я тебе потом все! – торопливо зашептал Павлик. – После! Нужно посмотреть, куда он! Ты иди за ним, Костя, ладно?! Проследи!
– А ты?.. – встревоженно спросил Костя.
– А я здесь! – Павлик ткнул в темноту вдоль штакетника. – Я посмотрю то место! А ты – слышишь, Костя?! – если он повернет в лес, ты свисти! Ну, два раза, лишь бы он тебя не видел! Слышишь?! За Жужлицу не ходи! А то мы потеряемся!
Павлик тормошил его, и Косте некогда было возражать, потому что баптист уходил. Надо было спешить… Либо не идти вовсе. А Павлик, догадываясь о его колебаниях, не давал вставить слова:
– Здесь встретимся, Костя, ладно?!
– Ладно… – коротко вздохнул Костя. – Но только ты смотри, Павка…
– За меня не беспокойся!
Костя одним движением перемахнул через штакетник.
Павлик ошибся, наблюдая сквозь щель в ставне за одинокой звездой: небо, что с вечера темнело лишь по горизонту, на его счастье, опять заволоклось облаками. И в темноте даже островки снега едва просматривались призрачными пятнами. Лишь иногда за мешаниной облаков сумеречным сиянием проглядывала луна.
Хорошо, что до полуночи было еще не близко, и мерцали в окнах большого города множественные ярусы огоньков. Эти далекие переливчатые огни согревали Павлика, не давая почувствовать одиночества, в котором он оказался, проводив Костю. Огни – это люди. Много людей. И он шел против неизвестности не один…
Все это было, конечно, весьма обманчиво… Но когда ночь подступает к тебе со всех сторон и ничего не видно в десяти шагах перед собой, тогда и это становится важным.
Может быть, точно так же, как он, выходила Аня… И с ней были санки…
«Только я сама знаю, что трусиха», – она записала это накануне, в тот вечер. И совсем не была трусихой.
Павлик боялся наверняка больше…
В углу двора, когда за домом Кузьмича Павлика стало не разглядеть с улицы, он тоже перевалил через штакетник и вдоль садовых оградок, вслушиваясь в ночную тишину, зашагал быстро, почти не остерегаясь, потому что удалялся при этом от Буерачной, от всего, что память связывала теперь с опасностью.
Остановился и, неразличимый на фоне тесовой загородки, медлил какое-то время лишь на повороте, где надо было перебежать от ограды к лесу. Если бы кто-нибудь наблюдал за ним отсюда, со стороны бора, Павлик ненадолго оказался бы как на ладони, беспомощный.
Но пригнулся и, перебежав эту мертвую зону, припал к земле, у самых крайних сосенок. Холода, что должен бы проникать сквозь пальто, даже не ощутил.
Минуту или две всматривался.
И скоро стал различать отдельные стволы перед собой, между которыми тяжело, медленно ворошилась чернота.
Поднялся. И, не углубляясь далеко в сосны, двинулся теперь в обратном направлении, в сторону Буерачной.
Переходил от сосны к сосне, стараясь не зашуршать корочкой обледеневшего снега, не хрустнуть веткой. Потом задерживался ненадолго, чтобы высмотреть новое дерево впереди, и шел опять…
Чувство времени было утеряно с самого начала.
Приостановился и выжидал дольше прежнего, когда где-то слева от него должна была оказаться горка с черной полыньей внизу… Теперь, даже пригнувшись, идти было опасно. Дальше можно было пробираться лишь с удесятеренной осторожностью: ползком, на четвереньках…
Выбрался на опушку и с облегчением удостоверился, что находится именно там, где хотел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58